Старуха исчезла.
– Кто такой этот Карл? – спросила я.
– Да внук хозяйки, – объяснила мне Ценци, освобождаясь меж тем от одежды и снова укладываясь на диван.
– И чего тебе надобно от него?
– Хочу посношаться с ним… – с горячностью произнесла Ценци.
Дверь отворилась, и в кабинет вошёл молодой человек лет шестнадцати-семнадцати. Он был очень симпатичным, с тонкими чертами лица, несколько, правда, утрированными и заострёнными худобой его, да и в целом парень выглядел опустившимся. Он курил сигарету, ухмыльнулся, завидев нас, и я не могла не подумать о разбитной компании, которая всегда с громким шумом расхаживает по улице.
– Сервус, Карл… – сказала Ценци, – вот тебе гульден… отчеши-ка меня разок.
Карл вразвалку подошёл к дивану, взял гульден, со всех сторон оглядел его, спрятал в карман и принялся небрежно поигрывать грудью Ценци. При этом он испытующе разглядывал меня.
– Ну что ты так долго раздумываешь, – воскликнула Ценци.
Он расстегнул брюки, и Ценци толкнула меня:
– Ты только полюбуйся на морковку, которая у парня имеется, ничего подобно больше в природе не существует…
Карл ухмыльнулся мне, и я привстала, чтобы хорошенько рассмотреть его чудотворца. И, о господи, поддержи меня, ничего подобного я действительно никогда в жизни не видела. Эта станина доставала ему до пупа и гораздо выше, и была такой толщины, что внушала серьёзные опасения. Одна головка его была больше, чем у иных весь штемпель.
– Ну, – заметила Ценци, – стоит такой одного гульдена?
Карл отложил сигарету в сторону и улёгся на Ценци.
– С богом… – сказал он, – поехали…
Ценци нетерпеливо заворочалась под ним и попросила:
– Так начинай же… входи!
– Воткни его сама, – грубо проворчал он.
Ценци протянула вниз руки и сразу после этого разразилась пронзительными сладострастными криками:
– Ах… ах, трахай же меня… не так сильно… ах… на меня накатывает… ах… мой дорогой Карл… с какой радостью я принимаю тебя… я хотела бы остаться с тобой… ты лучший из лучших…
– Плевать мне на тебя, – прошипел он, продолжая методично двигать взад и вперёд своей крупнокалиберной пушкой.
Ценци взвилась под ним на дыбы:
– Тогда зачем ты трахаешь меня? – с трудом переводя дыхание, спросила она.
Он нанёс очередной удар и ответил:
– Потому что ты дала гульден… если мне даст гульден бабушка, я и её отдеру за милую душу.
Ценци трудилась с напряжением всех сил и средств, и Карл долбил её с ожесточением, словно чувствовал себя уязвлённым. Происходящее настолько возбудило меня, что я стала подумывать, не заплатить ли и мне гульден.
Однако Карл положил этим размышлениям конец, тотчас же распрощавшись по выполнении задания.
– Побудь ещё, – попросила его Ценци.
– Оставь меня в покое, – грубо бросил он.
– Ну почему ты не хочешь ещё немножко побыть со мной?
– Потому что ты у меня уже в печёнках сидишь, – ответил он. – Сервус, – и он удалился.
Ценци схватила со стола бокал и швырнула ему вдогонку:
– Сутенёр… мерзавец… – прокричала она. Ударившись о створку двери, бокал разлетелся вдребезги. Ценци заплакала.
Никогда раньше я ее такой не видела.
– Это единственный… он единственный… к кому я питаю искреннее расположение… к этому босяку… к этому… – рыдания мешали ей говорить, – а он даже отсношать меня просто так не желает… за что же мне такое?
В крайнем изумлении я спросила:
– А Рудольф?
– Ах, да что Рудольф? – пожала она плечами.
Я:
– Но ты же так к Рудольфу привязана… ты исполняешь всё, что он хочет.
Ценци отмахнулась:
– С Рудольфом дело совсем другое… он может быть мне отцом… но я не влюблена в него.
Я:
– Да, но… ты же ему постоянно твердишь, что на тебя только с ним накатывает… что он это делает наилучшим образом.
Ценци:
– Чего только не наговоришь, когда тебя на сук нанизывают, я ведь и от тебя тоже слышала, как ты своему отцу рассказываешь, когда он лежит на тебе, что на тебя вот-вот накатит.
Я:
– Было бы, разумеется, глупо отрицать это.
Ценци:
– Умоляю тебя, с Рудольфом я уже восемь лет вместе…
Я:
– Что? Да ведь тебе всего-то пятнадцать лет.
Ценци:
– Конечно, но какое это имеет значение. Моя мать была любовницей Рудольфа, а когда она умерла, я осталась одна-одинёшенька, и Рудольф взял меня к себе.
Я:
– В качестве любовницы?
Ценци:
– Нет, вначале я спала на земляном полу в его кабинете и была ещё рада этому, потому что очень боялась оказаться в сиротском приюте.
Я:
– Почему же?
Ценци:
– Откуда мне знать? Моя мать всё время плакала, когда находилась в больнице, и говорила: «Когда я умру, бедный ребёнок попадёт в сиротский приют».
Я:
– А где ж ты сама была, пока мать находилась в больнице?
Ценци:
– У Рудольфа. Мать ведь тоже раньше была у него. Она ведь жила с ним.
Я:
– А твой отец?
Ценци:
– О нём я почти ничего не помню, он умер, когда мне было всего два годика.
Я:
– Ну, а что было дальше?
Мы всё ещё голые сидели рядышком на диване, поглаживая друг дружке груди. Ценци чуточку успокоилась, и возможность, откровенно и доверительно излить мне душу, была ей, очевидно, приятна. Она продолжала:
– Тогда Рудольф пообещал матери, что заберёт меня к себе и что я смогу у него оставаться, всегда. После этого матери было умирать легче.
Я:
– Мне это понятно.
Ценци:
– Ну, так вот я пару месяцев проспала, стало быть, на земле, а Рудольф спал в кровати.
Я:
– А потом началось это, да?
Ценци:
– Не сразу. Сперва он позвал меня в постель, не стоит-де мне лежать на земле, сказал он.
Я:
– Сначала он не трогал тебя?
Ценци:
– Куда там. Едва я легла к нему, как он тут же поднял мне рубашку, вложил мне в щелку палец и стал меня гладить повсюду…