– Так ты ничего не помнишь? – Мустафа не на шутку расстроился. И сам удивился этому. Было в дикарке что-то, что задевало не столько его пресыщенное тело, сколько жаждущую настоящих чувств душу.

О, она помнила все, но так, словно это происходило не с ней, а с кем-то другим. Единственным острым ее воспоминанием была пронзительная боль, вслед за которой пришло и наслаждение – неведомое прежде и сладостное, но все остальное расплывалось, как в тумане.

– Не знаю, что тебе ответить, – честно призналась она. – Мне запомнились лишь два момента – как ты вошел в меня и как я… получила то, что ты хотел мне дать.

– И тебе понравилось? – ревниво спросил Мустафа.

– Да. Но если бы у тебя хватило терпения дождаться, когда пройдет действие наркотика, думаю, это мне понравилось бы еще больше.

– Что ж, твой упрек справедлив. Я бы так и поступил, если бы ты… если бы ты так не настаивала.

– Я настаивала?! О, проклятое зелье! Но все равно, это тебя не извиняет. Ты опытнее меня и мог, должен был сразу понять, что к чему.

– Мое единственное оправдание состоит в том, маленькая кудесница, что я очень тебя хотел, – мягко ответил он. – Но я готов искупить свою вину. Сейчас ты уже вполне отдаешь себе отчет в своих желаниях и поступках?

– Конечно! – заверила она, не понимая, куда клонит Мустафа.

– Вот и отлично. Мне показалось, что ты немного устала. Позволь мне сделать тебе массаж. Ляг на живот и расслабься.

Девушка послушно приняла нужное положение.

Шейх взял небольшой серебряный кувшинчик со смесью ароматических масел и подержал его некоторое время над пламенем светильника, пока его стенки не нагрелись. Затем, плеснув немного теплого масла себе на ладонь, принялся мягкими круговыми движениями втирать его в кожу девушки, начиная с лопаток и постепенно спускаясь ниже – к пояснице, бедрам…

Джабира зажмурилась от удовольствия: его чуткие пальцы с легким нажимом скользили по спине, каким-то непостижимым образом находили самые болезненные места и задерживались на них, порой причиняя боль, но боль приятную.

Ее тело просыпалось к жизни, а вместе с жизнью возвращалось и желание. Продолжая гладить и разминать ей мышцы, Мустафа сел на нее верхом, и теперь она чувствовала поверх своих ног ритмичное движение его вновь наполненного соками любви естества. Ее дыхание участилось, кровь побежала быстрее, и, когда он предложил ей перевернуться на спину, она подчинилась почти с радостью.

Еще через несколько минут массажа ее возбуждение достигло предела, и она начала едва слышно постанывать от каждого прикосновения Мустафы к ее пылающей коже.

– Вот теперь ты снова готова принять меня. И теперь ты сама желаешь меня, – хрипловатым от желания голосом произнес Мустафа. – На этот раз между нами не стоит никакое зелье.

Ее ноги обвились вокруг его бедер, и она порывисто вздохнула, когда шейх вошел в нее. Несущие наслаждение движения Мустафы заставляли тело Джабиры следовать их ритму, подчиняться нарастающему напору проникшей в него плоти. Вскоре она почувствовала, что теряет над собой контроль, ее голова запрокинулась, глаза закатились, и сорвавшийся с губ протяжный стон совпал с последней, самой сладостной судорогой, сотрясшей ее тело.

Она все еще пребывала в состоянии блаженной эйфории, когда ладони Мустафы вновь ласково, но требовательно легли на ее грудь. Джабира больше не принадлежала себе – его настойчивость и ненасытность доводили до восторга, до исступления. Вновь и вновь он брал ее, вновь и вновь она достигала пика страсти, с каждым последующим острота наслаждения все возрастала, хотя это и казалось уже совершенно невозможным.

Когда же, наконец, в полном изнеможении она откинулась на подушки, небо за окном уже начало темнеть. Они провели в постели весь день, не вспомнив ни о еде, ни об отдыхе.

Веки Джабиры вдруг, словно налившись свинцом, опустились, и она рухнула в черную бездну сна.

Силы Мустафы тоже были на исходе, но нервное возбуждение, не покидавшее его вот уже несколько дней, так и не прошло. Он смотрел на обнаженную, разметавшуюся во сне берберку и с удивлением чувствовал, что снова хочет ее. Их многократные слияния дали ему все, кроме пресыщения. Он и раньше был неутомим в любви, но не настолько – еще ни с одной женщиной не доводилось ему испытывать такого восторга плоти. Его обессиленное тело сладостно ныло, а душа пела.

Свиток седьмой

– Ты так бледна, дитя…

– Ох, госпожа Мамлакат. Мне дурно, вечер такой душный.

– Полагаю, девочка, тебе следует вернуться к себе и распустить шнуровку этого ужасного платья. А лучше будет, если ты более не вернешься на это недостойное празднество. Переоденься, приляг, отдохни. Ясмина проводит тебя…

– Благодарю, наставница…

– Иди, девочка.

Госпожа Мамлакат тяжело вздохнула. Она любила свою племянницу, но сейчас желала, чтобы и той стало дурно, как Василике, – тогда можно было бы под более чем благовидным предлогом ускользнуть с этого праздника – противного и Аллаху всесильному, и достоинству каждой уважающей себя женщины.

Поклонившись наставнице, Василике поспешила уйти, скорее почти выбежать. Никогда она еще так странно не чувствовала себя – впервые кому-то удалось пробиться через ее самообладание, впервые прикосновение мужских рук к ее рукам обжигало, как огонь, впервые от одного звука его голоса сладко кружилась голова и гулко билось сердце.

Василике торопилась вернуться туда, где ей было уютно и безмятежно. Шаги в гулких опустевших коридорах были едва слышны – девушка сама себе напоминала привидение. И если бы не одышка усталой госпожи Ясмины, впечатление было бы совсем полным.

Наконец впереди распахнулись врата в Нижний Сад гарема, а за ним и желанные двери в покои принцесс.

– Аллах великий, наконец я приду в себя, – прошептала девушка.

Она поспешила избавиться от непривычного иноземного платья, выбрав самое свободное из своих одеяний. И вышла в сад.

Никогда еще ночь не была так обманчива – никогда еще сад не напоминал ей о жаре тех объятий, никогда еще пение сверчков не напоминало о том голосе, никогда…

– Не следует доверять ночной тишине, – послышался голос, которому неоткуда было здесь взяться.

– Аллах всесильный, – прошептала Василике, – я брежу…

– О нет, прекрасная греза, ты мыслишь вполне здраво. Ты вовсе не бредишь. Я здесь…

И из мрака выступил шейх Мирджафар, принц, младший из сыновей бея Титтери.

– Как вы попали сюда? Как вы посмели?..

Принц пожал плечами. Девушке показалось, что в глазах его мелькнула насмешка.

– Я шел за тобой. И посмел – ибо не вижу ничего зазорного в том, чтобы проводить девушку до ее покоев, тем более если ей стало дурно в душном бальном зале.