– Уходи, сестра. Мне нечего тебе сказать. И следует о многом подумать. Разочаруй халифа – после вечерней молитвы я присоединюсь к нему.

Ее невестке ничего не оставалось делать, только как улыбнувшись покинуть покои царицы. Проклиная, впрочем, в душе глупца Шахрияра, у которого не хватило мозгов веселиться чуть менее громко.

Свиток девятый

Шахразада мерила шагами террасу. Вечерело. Прохлада окутывала мраморные скамьи и ступени, оживляла неумолчный говор фонтанов дворцового сада, дарила долгожданные мгновения радости всему живому. Но не душе царицы. Ибо там царила тьма отчаяния, холодного и беспросветного.

«Куда ушла любовь, которой еще вчера была полна моя жизнь? Отчего я чувствую себя покинутой? Что изменилось вокруг?»

Хотя, должно быть, следовало спросить себя, что изменилось внутри. Ибо ощущение одиночества не могло заполонить душу любимой жены и обожаемой царицы по злому умыслу коварного мага, как не могло быть наслано и злокозненной счастливой соперницей. Все было более чем просто – Шахразада перестала чувствовать душу мужа, перестала слышать его дыхание рядом в каждый миг своей жизни. Более того, она перестала ощущать и его внимание. Зато преотлично рассмотрела, что стала привычным украшением огромного дворца, отрадным, как любимый кальян или позолоченная чашечка для кофе.

– Он ко мне привык.

В этом, казалось, не было ничего дурного. Мы привыкаем ко многому вокруг нас, перестаем замечать и страдаем лишь тогда, когда этой привычной мелочи лишаемся. Но что в этом плохого…

– Он ко мне привык и перестал завоевывать меня… И в этот миг пришло озарение: Шахрияр никогда не завоевывал ее, о нет! Он лишь поддался магии сказок, как поддался магии ее девичьих чар. Он переродился только потому, что поверил в сказки, как верят крошечные малыши. И назвал своей женой не живую женщину, как того хотелось Шахразаде, а ту удивительную сказительницу, которая ему даровала это преображение. И с тех пор любил он, все более привычно и непразднично, эту самую волшебницу. Халифу показалось достаточно тех клятв, даров и обещаний, которые он дал пять лет назад. Теперь можно было о жене уже не думать, перейдя к иным занятиям и заботам.

– Так это я завоевывала его! Я отвоевывала его у проклятия, я подарила ему новую жизнь… Я…

«И что ты, дурочка, получила взамен?»

Ответ на этот вопрос был, увы, царице прекрасно известен: она получила золотую клетку. Как бы прекрасны ни были ее дети, как бы ни обожали ее имя подданные великой Кордовы, сколь бы теплыми чувствами ни согревали друзья… Это все равно была лишь клетка – ибо того, кто в силах подарить свободу, не было рядом. Он ушел, унеся с собой ключ от ее души и ключ от оков, которыми приковал ее к себе.

– И теперь я просто пытаюсь вырваться на свободу…

«Но зачем она тебе? Отчего бы не свернуться калачиком в тепле и не забыть навсегда о пьянящем вкусе собственных решений? Почему бы не насладиться спокойствием размеренной жизни? Принять с удовольствием каждый миг дворцовой жизни и назвать это своей жизнью?…»

Внутренний голос сегодня был необычайно настойчив. Быть может, оттого, что Шахразада услышала довольный хохот мужа. Мужа, который и не думал о ней сейчас. Или давно уже не думал о ней…

– Быть может, мне бы свобода уже и не была нужна. Но мне все так же нужны любовь… внимание… Просто несколько теплых слов, которые может подарить муж жене не оттого, что так принято, а оттого, что ему славно видеть рядом ее лицо, славно слышать ее голос. Что ему радостно наблюдать за тем, как растут дети…

«Зачем? Зачем тебе это?»

– Да затем, что я живая! И хочу ощущать себя живой!

Эхо в полутьме остановило Шахразаду.

– Но отчего я так кричу? Зачем? Быть может, куда лучше будет просто сказать мужу все как есть? Объяснить, чего я лишена? И он, поняв, все исправит?

«Он поймет?! Не смешно… Он не поймет ни твоей тоски, ни твоего желания… Ни даже того, что по его вине ты чувствуешь себя пленницей в собственных покоях, сколь бы роскошны они ни были…»

– Но, быть может, стоит хотя бы попытаться? Раз уж я обещала, что после вечерней молитвы присоединюсь к нему…

«А не лучше ли будет просто побыть с любимым. Попытаться прислушаться к нему, вновь ощутить то, что вас связывает… Просто коснуться душами. И понять, что все претензии – не более чем дурной сон… Кошмар, приснившийся на закате…»

– Да, коснуться душами и мыслями… Вернуться в то счастливое время, когда мы смотрели на мир одинаково и оценивали все вокруг так, будто были одним человеком… Решено!

И Шахразада перестала метаться по террасе, как тигрица в клетке. У нее была теперь куча забот – ибо следовало предстать перед мужем именно такой, какой он не видел ее уже не один десяток дней…

Теперь она тряслась в карете, мерзла, куталась в странные одеяния. Не сразу поняла, что зовут ее Маделайн Энн Менсон, что едет она в свой новый дом, к мужу, за которого вышла замуж по рекомендации преподобного Мармирджа… Не Шахразада, а Маделайн, не жительница знойной Кордовы, а обитательница холмов бесконечно далекого Корнуолла.

На ухабистой деревенской дороге пышный кортеж выглядел неуместно. Верховые в красных ливреях скакали впереди двух карет, каждую из которых влекла четверка породистых упряжных лошадей. От вида первой кареты захватывало дух. Причудливая форма, небесно-голубой цвет и щедрая позолота делали ее похожей на сказочный экипаж из легенд – тот самый, что увозил зачарованных странников через туманные болотистые низины в счастливый мир.

«В призрачный счастливый мир… Как славно было бы оказаться там сразу… Без проволочек…»

Молодую женщину, выглядывавшую из окна первой кареты, также без труда можно было принять за сказочный персонаж. Прозрачность точеного лица наводила на мысль о феях и эльфах, и невольно возникал вопрос, почему столь тонкая и хрупкая шейка не ломается под тяжестью пышного пудреного парика, завитого в крупные локоны и увенчанного широкополой шляпой из черного бархата с четырьмя белыми перьями.

Однако в зеленых глазах Маделайн Энн Менсон не было ничего призрачного. В них светились живое любопытство и тонкий ум. Покачиваясь от толчков кареты, она с интересом рассматривала окружающий пейзаж.

Это была суровая, неприютная земля, о которой весна, казалось, не пожелала вспомнить. Нигде ни клочка зелени – только бесконечные пустоши, покрытые почерневшим вереском да сухим ракитником. Кое-где торчали уродливые деревья, чьи ветви тянулись вверх, словно скрюченные пальцы несчастных, погребенных в неосвященной земле созданий, взывающих к Господу о снисхождении.

Всего две недели назад Маделайн вступила в законный брак по доверенности и стала женой Анатоля Леджа. Анатоль Ледж. Ее муж. Человек, которому она отныне и навеки должна быть любящей и покорной женой. Сейчас она подъезжала к границам его земель, входила в пределы его владений.