Миг, и она уже была дома, в тишине и уюте своего жилища. Горькие слезы обиды вновь полились из ее глаз. Но теперь ей никто их не утирал. Постепенно Мариам успокоилась. Потом умылась, потом сменила уличное платье на домашнее и наконец принялась за пирожки, все вспоминая это нелепое спасение и от этих воспоминаний улыбаясь все шире.

– О Аллах, – наконец в голос рассмеялась она. – Но какая же я дура!

И минуту подумав, заметила:

– О нет, я лишь молодая дурочка! А вот старуха Суфия – настоящая дура!

В заботах по дому пролетел день. Поспели яства, какими Мариам всегда и справедливо гордилась. Наконец вернулся домой ее сыночек. И тут оказалось, что глупость человеческая воистину столь велика, что ее, Мариам, попытку спасти уважаемого Нур-ад-Дина вполне можно было назвать деянием более чем разумным. Ибо безумные покупатели сегодня все как один отказались покупать муку последнего помола, но разобрали у торговцев все крупы, до которых смогли дотянуться.

Не успели этому изумиться сами торговцы, как новая волна обезумевших покупателей смела с прилавков соль и красный жгучий перец. При этом в толпе явственно слышны были слова «…лучшее противоядие».

– И наконец последними, матушка, кто пострадал сегодня от этого удивительного безумия, стали зеленщики. Потому что травы были раскуплены столь быстро, что покупателям, которые почему-то замешкались, не осталось ни одного свежего листика.

– О, мальчик мой, какое же счастье, что твой отец никогда и не пытался торговать съестным!

– О да, моя добрая матушка! Это воистину счастье! Но кто мне объяснит, что же это было за безумие?

Мариам усмехнулась. О, конечно, ничего постыдного она не совершила! Она даже никому из встречных не рассказала об откровениях старухи Суфии. Но все же колебалась, поведать ли сыну свою куда более веселую историю.

Наконец решение было принято. И под насмешливым взглядом Нур-ад-Дина Мариам, краснея, словно девочка, выложила все. У нее достало сил не утаить и своего решения более никогда не беспокоиться о толстокожем и безмозглом Нур-ад-Дине-старшем, отце малышки Мариам.

Лицо почтительного и достойного сына на миг исказила гримаса боли. Но потом взгляд его прояснился.

– Ну что ж, матушка, раз ты решила более не думать о дяде Нур-ад-Дине, то и я не буду делать попыток примириться с Мариам. Ибо не могу же я жениться на дочери того, кто тебе противен…

– Ну что ж, мальчик, да будет так… Мы жили с тобой, вместе преодолевая трудности и не прося ни у кого помощи, проживем и дальше.

Нур-ад-Дин лишь согласно кивнул. Быть может, он бы и хотел поспорить с матерью, попытаться переубедить ее в чем-то. Но что-то в выражении глаз Мариам-ханым подсказало ему, что делать этого не следует.

Наконец солнце село. Тишина овладела и домом Мариам, и домом Нур-ад-Дина, и всеми остальными домами на этой улице и на соседних улицах. Сон, не колдовской, а настоящий, царствовал вокруг. Ибо завтрашний день обещал быть еще удивительнее сегодняшнего, уже и так поразившего многих.

Макама двадцать пятая

Утро же встало над тихой улицей жаркое и ветреное. Все живое торопилось спрятаться в тени или старалось не выходить из нее без крайней необходимости. Нур-ад-Дин, почтенный торговец, решил, что сегодня может доверить свою торговлю приказчикам.

– Батюшка, но раньше ты никогда не позволял себе три дня подряд отсутствовать в лавках! Раньше ты говорил, что без твоего присмотра вся торговля мгновенно станет, а злодеи приказчики растащат даже самые стены твоих лавок.

– Я думаю, что за три дня они стены не растащат. Но, девочка, эти три последних дня были такими необычными, такими странными, что я обязан разобраться во всем прямо сегодня!

Да, с этим было трудновато спорить. Ибо последние дни были и необыкновенно прекрасны, и необыкновенно ужасны. За эти дни она, Мариам, узнала и о своем женихе, и о своем отце, и о своих соседях столько, сколько не узнавала за всю жизнь. И потому девушка лишь кивнула, решив не спрашивать даже, как отец думает во всем разбираться.

Почтенный же Нур-ад-Дин после вчерашнего появления Мариам-ханым в их доме был сам не свой. А то, что она молча удалилась, не сделав даже попытки примирения, и вовсе изумило уважаемого купца. Всю ночь он изобретал какие-то предлоги, пытаясь хоть чем-то оправдать свое появление в доме прекрасной и доброй ханым. Но утром, так ничего и не придумав, решил, что придет к ней просто как к давнему другу, как к жене давнего друга. И попытается вызвать ее на откровенный разговор.

– Ибо, – бормотал Нур-ад-Дин, собираясь, – эта неизвестность не может тянуться вечно. Она должна решить, согласится ли выйти за меня замуж. А если она этого не решит, то я сам женюсь на ней. И пусть тогда рвет на себе волосы!

Настроенный столь решительно, Нур-ад-Дин вышел на улицу. Дом его прекрасной ханым находился совсем рядом. Но, увы, сделать эти несколько шагов Нур-ад-Дин не мог. И не потому, что боялся, о нет. Ибо ровно посреди улицы стояла белая коза и недоуменно, как показалось почтенному купцу, оглядывалась по сторонам.

– О чудо, – пробормотал Нур-ад-Дин. – Как же ты оказалось здесь, несчастное животное? И откуда ты сбежала?

Коза фыркнула, как показалось Нур-ад-Дину, пренебрежительно. Она была чисто-белая, ухоженная, но без каких бы то ни было следов того, что некогда имела хозяев – ни ошейника, ни простого куска веревки вокруг шеи, ни даже колокольчика.

– Похоже, что тебе нужен дом, нужен хозяин. Куда же тебя деть, чудо?

Коза покосилась на говорящего и решительно направилась в сторону калитки уважаемой Мариам.

– Ты хочешь сюда, красавица? – Удивительно, но Нур-ад-Дин испытывал перед этим животным нечто вроде робости. – Ну что ж, значит, нам с тобой по пути!

Нур-ад-Дин раскрыл калитку, и коза, словно делала это по три раза на дню, прошествовала к самому тихому уголку под навесом, рядом с печкой.

Мариам от удивления лишь открывала и закрывала рот. Коза же, издав одно короткое блеяние, более похожее на нежное приветствие, принялась умащиваться на прохладных плитах. И морда ее показалась Нур-ад-Дину довольной донельзя.

Хозяйка же дома столь довольной вовсе не выглядела. Она была и ошарашена подобным вторжением, и обескуражена решительностью Нур-ад-Дина. Да что там говорить, Мариам была просто вне себя!

Но кричать на – о Аллах, теперь совсем чужого человека было, с ее точки зрения, неразумно. И потому женщина, уперев руки в бока, грозно спросила:

– И что все это значит? Зачем, во имя Аллаха великого, ты, незнакомец, привел сюда это чудовище?

Нур-ад-Дин же, настроенный вести бой до победы, начал с самого простого.

– Это не чудовище, прекраснейшая. Это просто белая коза. И я ее сюда не приводил. Она сама избрала твой дом, я помог ей лишь переступить порог.