– О нет, я не думала учить тебя тайнам страсти. Я могу научить тебя лишь смеяться в ответ на такие неучтивые слова младшего брата. Смеяться и повторять про себя: «Я не тороплюсь, но приду с победой!» И тогда удача всегда будет на твоей стороне, будь это бой на учебных мечах или самая прекрасная из одалисок твоего отца.
Царевич смотрел на мать недоверчивым взглядом. Царице даже на миг показалось, что сын не понимает ее. Но она решила, что уже этой-то беде Мансура она сможет помочь. Точнее говоря, поможет Мансуру Ясмин, благодарная за то, что ее сыновья растут как царевичи. Уж она-то найдет среди гарема царя Омара опытную, но свежую наложницу, которая сможет преподать царевичу несколько уроков высокого искусства любви.
«А Саид-то наверняка нашел себе какую-нибудь горожаночку, способную лишь испуганно жаться к стенке, когда ее касается мужская рука…»
– Иди, мой сын. Покинь женскую половину дворца спокойным. Знай, что уже к следующему утру ты сможешь слушать поучения Саида с улыбкой превосходства. Ступай, мой мальчик. И помни, что нет у тебя друга более близкого, чем мать. Помни, что мне ты можешь доверить все печали своего сердца, что жизнь моя служит лишь одному – твоему счастью!
Такие слова, конечно, может произнести любая женщина. Но не всегда они попадают на благодарную почву. Словам же Амани вскоре дано будет прорасти такими прекрасно-ядовитыми цветами, что долго еще об этом будет помнить людская молва.
Наступил вечер. Мансур не забыл материнского обещания. Более того, он почти со страхом ждал того мига, когда откроется дверь его покоев и там покажется… И вот здесь воображение изменяло царевичу. То он видел, что в его опочивальню входит старая нянюшка Ширин, старуха с крючковатым носом и длинными пальцами музыкантши. То дверь покоев раскрывала сама тетушка Ясмин, почему-то с грифельной доской и целым коробком мела… То появлялось какое-то удивительное существо – полудевушка-полуптица…
Но то, что произошло на самом деле, превзошло все ожидания Мансура – и страшные, и смешные.
Ибо на пороге его покоев возникли две очаровательные девушки. Фигуры их были удивительно стройны, а лица милы. Глаза их светились нежностью, а руки покрывал узор из букв, нанесенных почти черной хной.
– Да будет благостен к тебе Аллах милосердный и всемилостивый! Да благословит он каждый день твой, о царевич Мансур, и каждую твою ночь!
Обе девушки низко поклонились царевичу. Тот же, не в силах произнести ни слова, лишь сделал рукой приглашающий жест.
Девушки расположились на мягких подушках рядом с ложем царевича. Несколько минут висела тягостная тишина. А потом одна из гостий, более светлокожая и светловолосая, звонко рассмеялась.
– О сестра, мы напугали нашего властелина… Он не знает, что теперь делать…
Мансур и в самом деле терялся в догадках. Но слова девушки взбодрили его. «Раз уж мне предназначены такие милые наставницы, я буду с ними учтив, как с дорогими гостьями!»
– О нет, прекраснейшая, – ответил он. – Вы меня не напугали… И я прекрасно знаю, что делать. Но сначала мне бы хотелось узнать ваши имена. Ибо до конца своих дней я буду благодарить вас за то, что вы оказали мне честь и пришли в мою опочивальню.
Девушки переглянулись. Похоже, что они могли и без слов понимать друг друга.
– О великий царевич! Я Фатима, а это моя любимая сестра и подруга, возлюбленная Халима. Сегодня мы подарим тебе несколько маленьких тайн великого искусства любви.
– Всего несколько? – Помимо воли в голосе Мансура прозвучало разочарование.
– О да, царевич, всего несколько. Ибо истинная любовь велика и непостижима. И тайн у нее не менее, чем звезд на небе или капель в бушующем море.
– Благодарю вас, мои добрые наставницы. Но с чего же мы начнем?
– С начала, о благородный Мансур. Ты увидишь таинство соединения и сам поймешь, как должен вести себя, если жаждешь женщину, если жаждешь наслаждения с ней.
Говоря это, Фатима поднялась с подушек и, пройдя легким шагом по опочивальне, потушила половину светильников. Теперь остались гореть лишь те, что окружали пышное ложе. Царевич почувствовал удивительное волнение – сейчас только для него одного будет разыграно изумительное представление.
«О нет, прекрасные гостьи, вы ошибаетесь, если думаете, что я останусь лишь зрителем! Я, царевич, наследник, непременно получу свой урок. И вы обе будете счастливы в тот час, когда сумеете мне его дать!» Грудь царевича сжало сладкое предчувствие. Но пока, он понимал, было еще не время требовать.
И потому Мансур откинулся на подушки и приготовился взирать.
То, что разворачивалось перед ним, заставило бы кипеть даже самую холодную кровь. Девушки помогали друг другу избавиться от одеяний. Их руки касались друг друга все чаще и нежнее. А поцелуи из игривых становились все более жаркими. Наконец перед царевичем предстала изумительная картина – две прекрасные одалиски на пурпурных шелках его огромного ложа.
Царевич смотрел, стараясь не упустить ни мгновения этой неподдельной страсти. Вот Халима поднялась, нежно провела рукой по роскошным волосам подруги и приникла к ней в долгом жарком поцелуе. Обе они словно забыли, что в опочивальне есть и еще кто-то. Поцелуй становился все требовательнее. Прежде чем Фатима успела сделать движение, язык подруги оказался у нее во рту…
…Когда Халима наконец отпустила ее, Фатима словно потеряла дар речи.
– Приятно, правда? – улыбнулась Халима. – И щетина не колется. Ну, иди сюда.
Девушка снова поцеловала подругу, на этот раз долго и медленно, обнимая одной рукой за голову, а другой удивительно нежно и вместе с тем настойчиво лаская тело Фатимы.
Фатима сначала робко, а потом все смелее стала обнимать Халиму и ласкать ее, повторяя все движения своей опытной подруги. Когда Халима коснулась ее груди, она тоже положила ладонь ей на грудь.
– Халима, я не… – выдохнула было Фатима, но подруга положила палец ей на губы. Мансур залюбовался ее великолепным телом, таким сильным и страстным в озаряющем его свете десятка светильников. Ее возлюбленная была совсем другой. Узкие бедра, длинные худые ноги… Фатима обладала прелестью мальчика. Халима – нет. Она казалась воплощением женского начала.
Без единого слова предупреждения Халима нырнула к обнаженному животу подруги и мягко, словно о шелк, потерлась о него. Пока Фатима гладила ее золотистую гриву, та скользнула своими длинными тонкими пальцами вниз и начала ласкать девушку. Та, вздохнув, подалась навстречу этим движениям. Мансур же, словно пригвожденный к месту, следил за всем, что показывали ему эти девушки. О Аллах, это был не просто урок любви. Это была настоящая страсть!
Халима, в отличие от любого мужчины, вела себя мягко, но настойчиво, – она, словно на скрипке, играла с телом Фатимы, зная наперед, какого ответа на какую ласку ждать. Фатима, быть может, сама того не желая, давала возлюбленной понять, как приятно ощущать прикосновения к своему телу, нежные и осторожные, будто ты вся из тончайшего фарфора. Ей пришлась по душе мысль о том, что она похожа на прекрасную вазу. Изящную. Хрупкую. Восхитительно тонкую.