Тем не менее, я снова и снова выигрываю. Хочу остановиться, но он отказывается.
– Еще разок, – слышу я в который раз.
Мы оба в ссадинах, потные. Изо рта у него воняет, глаза бегают. В один прекрасный момент он пытается воткнуть мне локоть в под-дых и промахивается. Я вовремя крутнулся. А он спотыкается и несколько шагов ловит равновесие. Спиной ко мне. Это инстинкт, я не мог удержаться – когда такой удобный случай, как мне было его не грохнуть! Он перекатился, и тут я почувствовал в нем его былую силу, но я все просчитывал точно, давал ему подо мной ворочаться, но так, чтобы он меня не сбросил. Потом я начал бить его в морду и по шее. Аж руки онемели. Его лицо залила кровь, глаза потускнели. Когда я ушел, он лежал и стонал.
На подходе к его квартире все мышцы и все нервы у меня трясет – такой пошел выброс адреналина. А что надо делать, я знаю. Всхожу по лестнице, темной и пахнущей старыми тряпками. Когда я прохожу в дверь, она широко открывает глаза, но больше никаких мер не принимает, только смотрит из-под этой своей рыжей волосни. По телевизору передают новости.
Сарафан на ней тонкий, дерни – и нет его. Сжимая ее руки, чувствую кость; а ничего кость, крепкая, думаю я, приподымая ее, чтобы насадить. Ее руки стискивают мне предплечья, и ногти у ней довольно острые. Если станет отбиваться, рожу мне попортит будь здоров как, но все равно победа будет за мной.
Кристи, Кати, Кейти? Как бишь ее там… не помню. Она вышла стащить презик из аптечки у своей соседки по комнате, а я озабочен тем, что у меня не встает. Может, от усталости. В настенном зеркале мои плечи сгорблены, словно я куда старше, чем был мой отец, вот уже два года покойный. Тем временем мне вспоминается где-то вычитанная байка про то, как в древние времена, если у послушника вставал, его ставили лицом к стене, и монах пинал его ногой в зад, пока эрекция не пропадет.
– Эй, – обращаюсь я к отражению, – ты чего такой квелый? Когда она вернется, оживешь. О'кей?
И попробуй у меня не встать!
У девушек со мной просыпается материнский инстинкт, – возможно потому, что своей матери я не знал. Видимо, чувствуют – хотя, не знаю, верно ли, – что я жду от них чего-то материнского. Но я вышел из возраста, когда тебя водят за ручку или кормят грудью, и они приглашают меня к себе, в свои комнаты, меня раздевают, сами для меня раздеваются. По большей части мне у девушек нравится. Нравится там все смотреть, разглядывать их личные вещи. Хотя то, о чем мне думается сегодня, это моя собственная комната, пустая и голая, куда я никаких девушек не вожу. Не знаю, почему я так устал от того, от чего я устал, но при мысли о моей комнате делается только хуже.
Я думаю о девчонке, с которой был когда-то знаком – об Эми Кинг. Я был в пятом классе, а она освободила меня, когда на переменке парень по имени Дин Маккарти привязал меня скакалкой к катальной горке. К тому времени, когда Эми прямо при нем, при этом Дине, пошла ко мне, я уже решил, что придется торчать там до вечера, пока отец не вызовет полицию. И ему будет стыдно, что меня не похитили, не убили, не сделали мне ничего серьезного, а просто поиздевались. Эми Кинг прошла мимо Дина Маккарти, и тот даже не попытался остановить ее. Площадка перед школой принадлежала ей – то есть понятно, что не мне, но и не Дину. Она развязывала узлы, и пальцы у нее были длинные-предлинные.
Мы подружились – Эми и я.
Где она теперь – кто ее знает. Прямо во время выпускного вечера ее изнасиловали на заднем сидении машины трое или четверо парней, которых я представляю себе очень похожими на Дина Маккарти. К тому времени мы с ней уже мало общались. Интересно, остались ли ее пальцы до сих пор такими же длинными и сохранила ли она в себе это свойство – в любом месте сразу становиться хозяйкой, как это было на площадке перед школой.
Но сейчас мне не хочется думать о ней. Я должен думать о сегодняшней девчонке, которая где-то бродит и, судя по шуму, переворачивает в доме все вверх дном, – о том, что мы с ней будем делать, и как мне будет сладко. Надо сосредоточиться на чем-нибудь, от чего у меня встанет.
Раньше у меня с этим проблем не возникало. Вообще-то у меня если встанет, то обычно я могу добиться, чтобы он стоял долго. Чтобы дольше не кончать, я придумал особую технику: вспоминать персонажей из мультиков – Полоумного Кролика, который выдергивает коврик из-под ног у лиса Сэма Йосемайта; Коварного Койота, который повис в воздухе; иногда я представляю себе, будто сам Дядя Скрудж грозит мне пальцем со словами: «Не части, парень, низзя рано кончать!» И я пилю и пилю, пока она не попросит меня перестать или пока сам не выбьюсь из сил. Потом люблю смотреть, как женщина надевает трусы. Еще люблю, чтобы она так и осталась лежать под одеялом, а я перед уходом целовал бы ее на прощанье. Люблю, уже подойдя прохладной ночью к дверце машины, опять вприпрыжку кинуться через газон, чтобы еще раз заглянуть в ее темное окно.
Как же ее звать-то? Как-то на букву «К» – это я точно помню. Вот, слышу, она уже идет по коридору. Через пару часов я буду за рулем на пути к дому, где после смерти папы мы с Джен остались вдвоем. Может, она не успеет еще спать лечь. Джен – девчонка простая и очень милая. Она давно взрослая, а невинна как ребенок. Подчас мне приходит в голову, что я не знаю человека, который любил бы жизнь больше, чем она.
Даже и сейчас она некоторых букв не выговаривает, а уж в детстве – так и подавно. Зная, как не любит отец стук и бряк, она после каждого обеда, бывало, шепотом произносила, словно заклинание: Не стукай в пол, тихо ставь. Это она, чтобы я стулом не громыхал. А выходило: Нетукапол Тикотав. Ее слова я принимал за имя принца, думал, она втайне постоянно напоминает мне о том, что скоро он придет и заберет нас в волшебную страну. Я ждал его с тем же истовым нетерпением, как некоторые дожидаются НЛО или выигрыша в лотерею.
Девчонка возвращается.
– Вот, один нашла. – Держит его двумя пальцами.
Я забыл расправить плечи, но она, похоже, и не заметила.
Садится рядом, говорит:
– Тебе как – помочь?
– Да, я немножко устал.
Она охватывает член пальцами. Потом ныряет головой мне в колени. Во рту ему тепло и мягко, как мне в ее комнате. Я в этом городе повидал много комнат и много девушек. Они как точки, их соединяешь, получается кривая. Я их соединяю и смотрю с высоты – узор из огоньков, картина, которая ждет завершения. Как хорошо ехать домой. На звезды смотреть, на облака. Слушать радио. Люблю! Почти каждый вечер мы с Джен пьем колу и играем в карты, даже если я прихожу поздно. Мне уже хочется домой, к ней, хотя я никого еще не трахнул, через это еще надо пройти.
У одного моего приятеля была теория. Он говорил, что все, что нам нравится, мы постепенно изживаем. Дескать, по каждому из дел, которые доставляют нам удовольствие, имеется некоторый запас по-настоящему приятных ощущений, и если предаваться им достаточно долго, запас истощается. Об этом-то я сейчас и думаю. А что, если вообще – одеться и уйти. Опять думаю про Эми Кинг. Перед собой вижу заднее сидение машины, рваное и грязное, и кодлу парней – сперва они полураздеты, потом одеваются. Думаю о монахах, которые пинают меня в зад. Думаю о принце Нетукаполе Тикотаве – этаком смешном рисованном человечке, который смотрит на меня, не понимает и недоуменно хмурит лоб.