Мое тело радуется тебе. Я жду твоего прикосновения и болею, когда ты слишком долго не дотрагиваешься до меня. Мне нравится быть тестом в твоих руках, из которого ты лепишь себе игрушки. Мое тело теперь только часть нашего общего тела, состоящего из двух половинок.
Я буду любить тебя всегда. Наверное, я буду любить тебя даже когда умру. Самая страшная кара, которая может мне достаться – это пережить тебя и расстаться с твоим телом раньше, чем со своим собственным.
Я люблю тебя и хочу быть твоей женой.
Камера, ставшая официальной и скучной, показывает традиционные вещи: выход на ступеньки, открытие шампанского, сутолоку молодых и гостей перед машинами.
Диалог над свечой продолжается:
Он: Я люблю в тебе все. Люблю твои руки за их ласку. Люблю твои глаза, потому что мир отражается в них таким, каким он должен быть. Люблю твои уши, потому что они не вянут от той лапши, которую я на них вешаю. Люблю тебя всю.
Но больше всего я люблю в тебе то, что ненавижу. Чем больше себя я скармливаю тебе, тем больше остается. Твоя слепая преданность для меня стократ важнее зрячей. Потому что тогда ты любила бы не меня, а мой мир. А он завтра может перемениться или исчезнуть совсем.
А то, что ты – приз, который всегда достанется более сильному... Что ж. Я буду бороться за тебя с остальным миром. И если проиграю, то это будет моей виной, а не твоей...
Я люблю тебя и хочу быть твоим мужем.
Картинка со свадьбы. Обильное застолье, много знакомых и незнакомых лиц.
Рядом с женихом – неизменные Илюнчик и Петрович, рядом с невестой – пара ее подруг, которых мы помним по девичнику.
Остальные гости сидят не столь симметрично, но пропорция полов та же.
Гостей старшего возраста нет. То ли их не позвали, то ли для них организованы отдельные посиделки.
Рассадив присутствующих по местам, мы предоставим им возможность импровизировать. Заставим их только вовремя крикнуть «горько». Остальное – как получится. Сами понимаете, что свадьба на свадьбу не приходится, и только положение светил да капризы домового могут повлиять на атмосферу действа.
Любовь при свече.
Примечание: здесь и далее под этой сценой понимается предельно откровенная эротическая сцена, которая сюжетно следует за объяснением при свече. Подразумевается, что камера стоит в сторонке, сама по себе, а Он и Она занимаются любовью, то попадая в кадр, то выходя из него.
В слабом свете видно немногое.
Свадьба продолжается.
На сей раз мы застаем ее в «страстной» фазе, когда у одних гостей чешутся кулаки, у других – языки, а у третьих – пятки. Грохочет музыка, кто-то втроем хватает богатыря Илюнчика за грудки и тут же коллективно жалеет об этом. А кто-то пляшет, а кто-то допивает из чужой рюмки и доедает из чужой тарелки без помощи рук.
Одним словом, финал нормального праздничного свинства, когда новоиспеченная семья уже исчезла, а по староиспеченным ведется холостой шквальный огонь. Танцы, драки, пьяные выступления с нарушением регламента, флирт всех степеней от изысканного до скотского и другие увлекательные «особенности национального бракосочетания».
Все это – вскользь и импровизированно. Камера здесь ведет себя так, как обычно на свадьбах. То есть глупо.
Любовь при свече, финальные аккорды.
Слегка не в себе, кутаясь в простыню, они садятся на кровати.
Она: Так не бывает.
Он: Только так и бывает.
Она: Но ведь ты сам знаешь, что все закончится плохо.
Он: Знаю.
Она: Тогда зачем мы делаем это? Зачем все делают одну и ту же ошибку?
Он: Потому что все верят, что они – не как все.
Она: А мы с тобой?
Он: А чем мы хуже других? Мы тоже – не как все. И у нас тоже все будет по-своему. Ты веришь в это?
Она: Нет. Но это еще не повод, чтобы не попробовать. Мы будем любить упрямо.
Он: Ладно. Мы будем любить друг друга упрямо. Как сейчас.
Она: Как сейчас и всегда.
Камера мечется от кафельных стен – к изголовью кровати. Она, измученная, пытается улыбаться. Она кошмарно выглядит: волосы грязны и не чесаны, под глазами – синяки, во взгляде – боль и усталость.
Она: Говори что-нибудь...
Он: Что говорить?
Она: Что угодно. А и Б сидели на трубе...
Он: А и Б сидели на трубе. А упало, Б пропало, а И превратилось в AND и уехало в Америку...
Она: (улыбается) А кто остался на Трубе?
Он: На трубе осталась маленькая девочка и ее ощипанный воробей.
Она: Но не побежденный...
Он: Но не побежденный...
Она: Дай мне руку. (крепко берет руку и закрывает глаза)
Ремонт в маленькой комнате. Она, в заляпанном халатике (под которым, кстати, ничего нет), раскатывает клей по полосе обоев.
Она: Ты – гений.
Он: Спасибо.
Она: Ты пишешь прекрасные песни, которые я люблю так же сильно, как и тебя.
Он: Уже ревную.
Она: Если тебе дать в руки кисть, ты нарисуешь шедевр.
Он: Вряд ли.
Она: Нарисуешь, нарисуешь... У тебя столько талантов, что мне просто страшно рядом с тобой.
Он: А еще я вкусно жарю яичницу.
Она: Об этом я вообще молчу.
Он: А еще у меня лучшая в мире жена.
Она: Которой рядом с тобой, таким гениальным, было бы просто стыдно рядом стоять. Если бы не одно «но», которое меня утешает.
Он: Какое еще «но»?
Она: Ты сварил такой хуевый клей для обоев, что даже сопли нашей соседки по сравнению с ним – это суперцемент. И еще...
Он: Да?
Она: Если ты немедленно не выключишь камеру и не начнешь мне помогать, я тебя убью.
Палата.
Она (в постели, с закрытыми глазами) Где твоя рука?
Он: Вот она. Я тебя держу.
Она: Сожми покрепче.
Он: Жму.
Она: Еще крепче.
Он: Жму изо всех сил...
Она: Почему мне не больно? Где твоя рука?
Камера гаснет.
Скромная кухня после ремонта. Все дешево, сердито и свежо. Камера в руках у нее. Он сидит за столом с гитарой.
(поет)
Дождь идет с утра в аэропорту
Самолеты все в холодном поту,
И взлетает только дым сигарет,