Марья Семеновна валялась в ногах у дочери, схватив ее за лодыжки. Марина хотела вскочить, она напоминала птицу, угодившую в силки.
— Это правда? — задыхаясь от волнения, вскрикивала она. — Это правда? Ты убила его, мама?
Комнату потрясли рыдания: мать и дочь завыли, запричитали в унисон. Я кинула взгляд на Александра Петровича. Он смотрел на эти крокодиловы слезы с явным отвращением. В его лице было столько ненависти и презрения, что мне казалось, еще минута — и он кинется избивать их ногами. Наконец он резко поднялся и подошел ко мне, достал из гнезда кассету и посмотрел мне в глаза.
— Пойдемте, нам здесь делать нечего. Я вам очень обязан. Сколько я вам должен?
Он достал из кармана бумажник и отсчитал пять купюр достоинством в сто долларов каждая.
— Держите, — протянул он их мне.
— Вы мне ничего не должны.
— Это премия, — сухо сказал он, — спасибо. Вы прекрасно справились с вашей работой. Шарков не ошибся, вы отличный детектив и извините, пожалуйста, если в чем-то был не прав.
Я пожала плечами и, поблагодарив за вознаграждение, сунула деньги в карман пиджака.
— Как это ни прискорбно, но я должен буду заявить в милицию, — обернулся он к рыдающим родственницам.
Мы вышли из квартиры вместе с Александром Петровичем. Валентина Георгиевна, которая все это время покорно сидела на кухне, ни на миг не отрываясь от консервирования, проводила нас испуганным взглядом.
* * *
Светило солнце, пели птицы, на площадке, под сенью тополей, играли дети, носились лохматые псы. Будничное спокойствие этого тенистого дворика бесшумным морем нахлынуло на меня, принося воспоминания о моем отсиявшем детстве. Тогда я вот так же весело прыгала и счастливо болтала со своими сверстниками, не подозревая, что за стенами домов взрослые разыгрывают настоящие драмы и трагедии.