— Только, пожалуйста, Лев, не скачи так безумно, — предостерегала княгиня, обнимая младшего сына. — Ты и Ванда всегда состязаетесь во всевозможных отчаянных выходках. На этот раз я серьезно прошу об осторожности. — Затем она обернулась к подошедшему к ней старшему сыну и с холодной любезностью протянула ему руку. — До свидания, Вольдемар, сегодня ты, вероятно, в своей родной стихии?
— Вовсе нет, подобная парадная охота, когда весь лес наполнен загонщиками и охотниками, не в моем духе.
— Вольдемар доволен только тогда, когда он наедине со своим любимым ружьем, — со смехом произнес Лев. — Я подозреваю, что ты умышленно потащил меня в самую густую чащу и водил по самым непроходимым болотам, чтобы поскорее отделаться от меня. Я вовсе не неженка, но в данном случае мне было вполне достаточно тех лишений и трудностей, которые я испытал и которые ты называешь «удовольствием».
— Я же с первого дня сказал тебе, что наши вкусы в данном случае расходятся, — равнодушно проговорил Вольдемар, когда они вместе сходили с лестницы.
Часть общества уже собралась на большой лужайке перед замком, граф Моринский с дочерью также находились там. Все мужчины любовались великолепной лошадью Нордека, присланной ему только третьего дня, и единогласно решили, что в этом отношении у него очень хороший вкус.
— Чудный конь! — сказал граф, похлопывая животное по шее. — Вольдемар, неужели это тот же самый Норман, на котором вы ездили тогда в С.? Павел чуть не умирал со страха всякий раз, когда ему приходилось держать его, так как он никого не подпускал к себе, а теперь он стал таким кротким.
Вольдемар, только что вышедший из замка вместе со своим братом, подошел к этой группе.
— Норман был тогда еще очень молод, — ответил он. — И только первый год ходил под седлом. С тех пор он должен был привыкнуть к спокойствию, так как и я тоже отучился от безумной скачки. Что же касается кротости, то спросите Льва: он почувствовал ее вчера, когда хотел сесть на Нормана.
— Черт, а не лошадь! — с досадой воскликнул Лев. — Ты, вероятно, специально выдрессировал его так, чтобы он начинал бесноваться, как только кто-нибудь чужой захочет вдеть ногу в стремя. Но я все-таки заставлю его слушаться.
— Оставь это! Норман слушается только меня, ты его не усмиришь, я думал, что ты уже вчера убедился в этом.
Яркая краска залила лицо молодого князя, он поймал взгляд Ванды, повелительно требовавшей от него, чтобы он опроверг утверждение своего брата. Однако возражения не последовало, но этот взгляд все-таки задел Льва и был, вероятно, причиной запальчивости, с которой он ответил:
— Если тебе доставляет удовольствие так дрессировать свою лошадь, чтобы она не давала никому садиться на нее, то это — твое дело, своего Вальяна я не обучал таким штукам. — И он указал на прекрасного рыжего жеребца, которого конюх держал под уздцы. — Но ты, вероятно, тоже не справишься с ним, как и я с твоим Норманом? Не хочешь ли попробовать?
— Нет, — спокойно ответил Вольдемар. — Твоя лошадь иногда очень непослушна и капризна; ты разрешаешь ей различные выходки, которых я не допускаю. Мне пришлось бы проучить ее, а это — твой любимец; я знаю, как ты к нему привязан.
— Но ведь это была бы только проба, господин Нордек, — вмешалась Ванда (она уже после первой встречи отбросила «кузена Вольдемара»). — Мне кажется, что вы ездите верхом почти так же хорошо, как и Лев.
Ни один мускул не дрогнул на лице Вольдемара при этом выпаде со стороны молодой графини; он оставался совершенно спокойным.
— Вы очень добры, графиня Моринская, — ответил он.
— О, я вовсе не хотела обидеть вас, — заявила Ванда тоном, который был еще оскорбительнее, чем перед тем ее «почти». — Я была уверена, что немцы ездят довольно хорошо, но все-таки они не могут сравниться с нашими наездниками.
Нордек, ничего не ответив на это, обратился к брату:
— Не уступишь ли ты мне сегодня своего Вальяна?
— Согласен, — с горящими глазами ответил Лев.
— Не делайте этого, Вольдемар! — вмешался Моринский, которому вся эта история была, по-видимому, неприятна. — Вы были совершенно правы: лошадь непослушна и с большим норовом; самому лучшему всаднику, не привыкшему к ней, ни за что не справиться с ней, она обязательно вас сбросит.
— Ну, попробовать все-таки можно, — бросила Ванда. — Конечно, если господин Нордек не боится подвергнуться опасности.
— Не беспокойтесь, — ответил Вольдемар графу, бросившему недовольный взгляд на дочь. — Я сяду на лошадь; видите, графиня Моринская непременно желает… видеть меня сброшенным. Пойдем, Лев!
— Помилуй, Ванда, — шепнул Моринский дочери. — Между тобой и Вольдемаром возгорается настоящая вражда, ты все время дразнишь его.
Молодая графиня раздраженно ударяла хлыстом по складкам своей бархатной амазонки.
— Ошибаешься, папа, этот Нордек никому, а тем более мне, не позволит дразнить себя.
— Так зачем же ты все время нападаешь?
Ванда ничего не ответила; отец был прав, она не упускала ни единого случая, чтобы не подразнить брата.
Другие гости также насторожились: они знали Нордека как хорошего наездника, но считали вполне установленным, что он не сможет тягаться с молодым князем.
Оба брата уже стояли около Вальяна; стройная, горячая лошадь нетерпеливо взрывала копытами землю и своим беспокойством доставляла много хлопот конюху. Лев взял поводья и сам держал коня, пока его брат садился на него. Его глаза светились глубоким удовлетворением, он знал своего Вальяна; отпустив его, он отошел в сторону.
Действительно, лошадь, почувствовав, что повод в чужих руках, сейчас же начала проявлять свой норов. Она становилась на дыбы, била ногами и всеми силами старалась сбросить всадника, однако тот сидел как пригвожденный, оказывая порывистой страстности коня спокойное, но энергичное сопротивление, и тот наконец покорился своей судьбе. Но этим покорность Вальяна и ограничилась; несмотря на все старания Вольдемара, он не двигался с места и только все больше и больше горячился. Терпение всадника истощилось, он поднял хлыст и с силой ударил упрямое животное. Эта непривычная строгость привела избалованного коня в бешенство. Он сделал такой прыжок, что все стоявшие рядом отскочили в сторону, и затем стрелой помчался через лужайку по большой аллее, ведущей к замку. Эта скачка представляла собой ожесточенную борьбу между конем и всадником. Вальян делал все возможное, чтобы выбить его из седла, и если Вольдемар оставался в нем, то лишь с опасностью для своей жизни.
— Лев, положи конец всему этому! — с беспокойством сказал Моринский своему племяннику. — Вальян успокоится, если ты подойдешь к нему. Уговори брата сойти, иначе может произойти несчастье.
Лев, скрестив руки на груди, смотрел на эту борьбу, не обнаруживая никакого намерения вмешиваться в нее, и холодно ответил, что если он умышленно бесит лошадь, то пусть и терпит последствия этого; он же знает, что она не выносит строгости.