Тепло разливалось в груди жидким медом, но Виола пыталась напомнить себе, что это всего л ишь слова. Джон способен убедить кого угодно и в чем угодно. Разве можно ему верить?
Но она хотела верить. Очень хотела.
Проходила секунда за секундой. Часы пробили половину одиннадцатого.
Джон, наконец, пошевелился.
— Я пойду, — пробормотал он, отступая. — Ты, кажется, хотела лечь спать пораньше.
— Тебе незачем уходить, — услышала она собственный голос.
Что она несет?
Но слова уже сорвались с языка. Она не могла взять их обратно и поэтому попыталась объяснить свой порыв:
— То есть… ты замёрз и должен согреться, иначе подцепишь простуду, и… и… это будет ужасно.
Ее голос сорвался.
— Ты хочешь, чтобы я остался? — выдохнул Джон.
Виола смущенно опустила глаза. Боже, помоги ей, она хотела, чтобы он остался.
— Да. — Она вскинула голову и, увидев, что он улыбается, немедленно поправилась: — Ненадолго.
Его улыбка стала еще шире. Несносный человек! Виола снова уселась на диван.
— Я думала, неплохо бы поговорить о том, как обстоят дела.
Куда только подевалась улыбка? Джон застонал, воздев глаза к небу.
— Помоги мне Боже! Сначала два часа под дождем, а потом разговоры о делах! — Он со вздохом стащил мокрый фрак. — Полагаю, разговор будет нелегким! А какие темы? Ирландская политика? Или способы облегчить жизнь беднякам Британской империи? Или неминуемые последствия отмены Хлебных законов? [7]
Как ему это удается? Он всегда найдет способ ее рассмешить!
Джон повесил фрак на спинку стула и сел рядом с Виолой.
— Так о чем ты хотела поговорить?
— Сама не знаю, — немного подумав, ответила она с нервным смешком, выдававшим ее истинные чувства. — Я всегда считала, что, если мы сядем и поговорим, у меня будет что сказать, но теперь просто растерялась.
— А раньше у нас находилось много тем для разговоров.
— И для споров.
— Совершенно верно, — насмешливо подтвердил он. — Это, если ты заметила, совсем не изменилось.
— Я заметила…
Виола немного помедлила, а потом пояснила:
— Мы женаты почти девять лет, и все же я не знаю тебя, Джон. Не знаю по-настоящему. Я не думаю, что вообще знала. До свадьбы и в первые месяцы нашей супружеской жизни я всегда была с тобой откровенна. И столько всего наговорила о себе, о родных, никогда не скрывала, чего хочу, что люблю и о чем думаю. Но когда спрашивала о тебе, о твоем детстве, о друзьях… ну, не знаю… о чем-то личном, ты всегда отделывался уклончивыми шуточками и менял тему.
— И?
— Пусть ты мой муж, но остался для меня незнакомцем. Я чувствую необходимость исправить это, но не знаю как. Если я стану задавать тебе вопросы, ты ответишь на них?
— О моем детстве? Это был кошмар. Поверь, тебе не захочется этого слышать, а я не вынесу разговоров о родителях и своем детстве. И разве не уместнее поговорить о нас с тобой?
— Если я что-то спрошу о нас с тобой, а ты промолчишь, значит, снова уклонишься от ответа.
Джон немного помолчал.
— Нет. Не уклонюсь, — пообещал он. — Задавай свои вопросы. — Он облокотился на спинку дивана и, повернув голову, взглянул на жену. — Но предупреждаю: я не могу гарантировать, что тебе понравятся мои ответы. Зато они будут честными. Справедливо?
Получив именно то, о чем просила, Виола немного поразмыслила. Попыталась определить, до какой степени могут быть откровенны ее вопросы. Но он сам сказал, что она может спрашивать о чем угодно, так что стоит воспользоваться ситуацией.
— Ты любил своих дамочек? Хотя бы одну?
— Нет.
— Ты любил меня, Джон?
Она уже знала ответ, но никогда его не слышала. И сейчас хотела узнать правду от мужа.
— Когда ты попросил меня выйти за тебя замуж и сказал, что любишь, это было правдой?
— Я…
Он потер глаза, тяжело вздохнул, опустил руку и встретил ее взгляд.
— Нет.
Вот оно. Голая, жестокая правда. Он не пытался объясниться или оправдаться. Этого ответа она ожидала. Подтверждения того, о чем уже знала более восьми лет. Того, что даже сейчас имело силу больно ранить. И все же лучше честный, хоть и обидный ответ, чем ложь. Довольно с нее лжи.
— А ты… — она поколебалась.
Оказалось, что задавать вопросы Джону куда труднее, чем она ожидала. Виола зажмурилась и попыталась снова:
— У тебя есть дети от женщин, с которыми ты спал?
— Нет.
— Уверен?
— Да. Всегда есть способы предотвратить зачатие… специальные чехлы, которыми пользуются мужчины. Иногда они рвутся, но… — он осекся и неловко заерзал на месте. — Боже, Виола, не проси меня обсуждать подобные детали. Я не могу говорить на эту тему.
— Многие говорят, что младший сын Пегги Дарвин от тебя, хотя ее муж считает ребенка своим.
Джон подвинулся ближе.
— Нет, Виола, нет. Я уже говорил: он не мой. Знаю, какие сплетни ходят по городу, но это неправда.
— Благодаря… чехлам, которые иногда рвутся?
— И потому, что я умею считать. Я перестал встречаться с Пегги за год до рождения Уильяма, а ни один ребенок не может провести двенадцать месяцев в чреве матери. И еще ни одна женщина не приезжала ко мне с известием о моем будущем отцовстве.
Хотя Виола понимала, что он может лгать, но почему-то поверила. Вернее, предпочла поверить, а с этим решением пришло огромное чувство облегчения.
— Могу я, в свою очередь, задать вопрос? — неожиданно выпалил Джон. — Ты любила меня. Почему?
Застигнутая врасплох не только вопросом, но и неожиданно напряженной интонацией, Виола уставилась на него.
— Почему я любила тебя?
— Да, почему? Ведь ты меня совсем не знала. И сама сказала, что даже теперь мы совсем не знаем друг друга. И все же утверждаешь, что любила меня. Вот что сбивает меня с толку! Как ты могла влюбиться в такого, как я? С моей репутацией!
Он хмурился, и было в его лице, что-то напоминавшее школьника, который ждет объяснения сложной математической задачи. Вот и сейчас он ожидал разумного ответа.
Виола беспомощно вскинула руки.
— Господи, не знаю. Наверное, потому, что в тебя так легко влюбиться. Когда ты оказывался рядом, все в мире было прекрасно и правильно, и я задыхалась от счастья. Небо становилось голубее, трава — зеленее. — Она осеклась и отвернулась. — Понимаю, звучит глупо, но именно это я и чувствовала. Не могу сказать почему, но я тебя любила.