Но какое-то ничтожество прокралось в дом и зарезало банальным лезвием. Закололо, как кабана! Обидно, жалко, что все в этом соблазнительном мире для него кончено.
Из руки выпала бутылка с минеральной водой, покатилась по полу… Тарелка с закусками хлопнулась на пол… Разбился хрустальный стакан…
Джагупов следил за рукой с ножом до тех пор, пока сознание не удалилось, пока он не перестал видеть и чувствовать. Упал он плашмя и навзничь. Упал, уже не зная того, что падает, а удар об пол располневшего тела сам по себе опасен, к этому времени он ничего не чувствовал.
В дверь с упорной настойчивостью звонили, а утро раннее… Сонная Лена отбросила одеяло, дотянулась до халатика и, сунув в рукава руки, поплелась в прихожую, не завязав поясок на талии. Открыла дверь. Не взглянув на террориста, она оперлась спиной о стену, скрестила на груди руки и отвернула лицо в сторону комнаты.
— Почему не открывала? — спросил террорист, войдя в прихожую.
Не просто спросил, а вложил обиду в вопрос, чтобы, понятное дело, вызвать комплекс вины у Лены. Она запрокинула голову и уставилась в потолок, тем самым давая понять: надоел, устала, катись к чертям собачьим. Вслух трудно сказать это родному отцу, впрочем, Лена не надеялась, что он по мимике поймет ее внутренний монолог, если не понимает сказанных вслух слов. И не понял.
— Я не расслышал или ты с отцом не хочешь разговаривать?
Она знала все, что он скажет и какой жест сделает после той или иной фразы, какую гримасу нацепит на свой потрепанный портрет. Сейчас папа скреб грязными ногтями небритую скулу, глядя на дочь с укором и одновременно с достоинством. Уж чего-чего, а достоинства у пьяниц навалом. Ни одна труба не качает столько газа с нефтью, сколько достоинства хранится в заспиртованном теле еще не старого, но слетевшего с катушек мужчины.
— Не понял, ты родному папе не рада?
А то по ней не видно! Что плохо: сколько не играй в молчанку, не поможет. У папы, когда он близок к цели, выдержка с терпением — ей бы столько. Но молодость импульсивна, непоследовательна, Лена, твердо решив не вступать в диалог с отцом, сорвалась:
— Не дам!
— Что? — сморщился Евгений Ильич. — Ты мне? Отцу? Который тебя кормил?! Поил! Растил! Надеялся, дочь будет радостью… А ты с ним так, да?
Он заводит себя с одинаковой последовательностью: сначала на слезы, потом на «благородный гнев», под финал выдает истерику. Решив ускорить этот процесс, Лена повторила, теперь уже глядя в его бессовестные глаза:
— Лафа закончилась. У меня нет денег. И теперь долго не будет.
— Попроси у своего, — нашелся папа.
— И не подумаю, — отрезала Лена.
— Значит, отцу плохо, а дочь не хочет облегчить участь. Значит, я отрывал от себя, чтоб ей было хорошо, а она куска хлеба теперь не даст…
Лена оттолкнулась от стены и прошла в кухню, где взяла половину батона, а из холодильника — полпалки копченой колбасы. Вернулась в прихожую, сунула в руки отцу:
— Вот тебе хлеб, вот колбаса. Теперь уходи.
Развернув к выходу папу, который не успел опомниться по причине хронического похмельного синдрома, тормозившего все рефлексы в мозгу, она вытолкала его на площадку и захлопнула дверь.
— Ленка!.. — раздался запоздалый вопль. — Ленка, открой! Я дом подниму…
Несколько раз Евгений Ильич ударился боком в дверь — не помогло. Приставив ухо к щели, он послушал пару секунд и заорал громче:
— Ленка!.. Родная дочь отца выгнала! Воспитал на свою голову! Живешь с богатым мужиком… как последняя… А у него жена, дети… Не стыдно? Кто ты после этого? Ну, подскажи, как тебя называть!
Лена просто-напросто стекла по стене вниз, как смола по дереву, уселась на пол и, обхватив колени руками, уткнулась в них лбом. Она не плакала, нет-нет, а собиралась с мыслями, с силами. Сегодня столько хлопот… без папаши хватит. Слезы давно закончились, да и какой от них прок? Сухие глаза, холодное сердце, трезвый ум — прекрасный комплект достоинств, дополняющий эффектную внешность. Несмотря на молодость, Лена научилась владеть собой и смотреть на мир глазами взрослой женщины. Если честно, думала, что умеет. Думала до тех пор, пока не случилось…
— Ленка, сволочь! — разорялся за дверью папа, человек без порядка в голове и абсолютно без воли, разменявший талант на градусы. — Мне же надо… для здоровья. Ленка, а если отец умрет? Ты будешь виновата… Мать не жалко? Она ж болеет…
У мамы с папой болезнь известная, перешедшая в хроническую, а жалость, даже дочерняя (о любви уже речи не могло идти), — продукт протухающий. И что в данном случае есть жалость, ведь в мире абсолютно все относительно. Пора кончать с вымогательством, Лена громко и отчетливо сказала якобы в телефон:
— Алло, полиция? Ко мне ломится пьяный мужик, будьте добры, помогите… Адрес? Записывайте: Королева, 35…
— Неблагодарная! — обозлился папа, привыкший к регулярным подачкам во времена запоев. — В полицию… на родного отца?.. Не ожидал! Ну, попомнишь меня! Я тебе устрою, доченька. Чтоб на отца родного натравливать… я тебе поломаю твою кайфовую жизнь.
— Сейчас приедут, папочка! — процедила за дверью неблагодарная дочь. — Будешь ждать, когда тебя запакуют или предпочтешь волю?
Легавым ехать сюда — минуты три, Евгений Ильич не стал проверять, солгала она или нет, а, прижав колбасу с батоном к отощавшей груди, скатился по лестнице и вылетел из подъезда со скоростью кометы. Очутившись на улице, он отбежал на расстояние и погрозил кулаком балкону квартиры, где жила его дочь.
Лена как раз поставила турку с кофе на огонь и видела в окно, как у противоположного дома папа тряс кулаком. Он жалок, совершенно чужой, непонятно, что их связывает на этой земле. Разумеется, никуда Лена не звонила, этот прием она использовала впервые, сегодня он сработал, а завтра придется придумать что-то другое. Во времена запоев отец превращается в скотину, вымогает деньги, закатывая скандалы, может валяться в подъезде. Лена отдавала ему иногда последние гроши, лишь бы отстал, ведь перед соседями стыдно. Но сейчас ей самой нужны деньги, это вопрос жизни и смерти в прямом смысле.
* * *
Глеб сел в машину Юрия Петровича — старикана вряд ли остановят фараоны, а Славка поехал за ними. Лицо Глеба защитили темные очки и бейсболка с большим козырьком, других средств, преобразующих внешность, не нашлось.
Вчера парни выложили старикану проблему и правильно сделали. Во-первых, рано или поздно он все равно узнал бы, во-вторых, ложь дед чует порами кожи и не прощает лгунов. Что поделать — поколение бескомпромиссных максималистов. К обоюдной радости друзей, Юрий Петрович не заклевал их моралями, напротив, вызвался помочь, согласившись, что обращаться в полицию глупо — повяжут. Являясь пережитком тоталитарных эпох, старикан с пугающим энтузиазмом взялся руководить двумя «отроками», распределив обязанности: Слава с Глебом ищут фотографа, а он отправится по друзьям искать связи в следственных органах. Полиция, полиция… Глеба еще вчера охватило беспокойство, хотя старикану, которого он знал с детства, доверял как себе. По дороге в город он крутился на сиденье, крутился… и не выдержал: