Тут вот Мельников не мог не порадоваться. Хоть одна польза от ее истерики. Наконец-то он избавится от вялой, некрасивой секретарши, которая его раздражала, ну так раздражала…
– Сволочь!!! Мельников, какая же ты сволочь!!! – бесновалась Маша, но уже чуть тише, видимо, силы покидали ее. Длительный забег по его кабинету вымотал ее. – Богатый стал, да?! Барин, твою мать!!! Мало ему меня, молодых стервозин ему подавай!!! А где они были, шлюхи твои, когда я с тобой последний кусок хлеба делила??? Где??? Где они все были, когда нам Сережку с Игорьком не на что было в школу собирать??? Где, спрашиваю, они были??? В твою сторону ни одна шалава не смотрела, боров ты жирный!!! Ни одна не позарилась на твои вонючие портки и растоптанные сандалии на босу ногу!!! А теперь он богатый стал, барин!!! Теперь ему есть с кем время проводить! Он теперь деньги знает куда и на кого тратить! А это деньги, между прочим, не твои!
Тут Мельников внезапно прекратил хаотичный бег по кабинету, спасавший его от предметов, летящих в его седую голову. Он встал столбом, подбоченился и глянул с прищуром на зареванную жену, некрасиво хлюпающую носом.
– А чьи это деньги, Маша? – вкрадчиво поинтересовался он. – Уж не твои ли?!
– И мои, в том числе!!! – вдруг выпалила она после минутной запинки с нескрываемой радостью. И во весь голос расхохоталась, высоко запрокидывая подбородок. – А ты думал, что слиняешь к какой-нибудь молодой шлюхе с полной кубышкой??? А черта с два тебе, мой милый толстяк!!! Все поделим! Все поделю пополам!!!
– И когда ты делить собралась, Маша? – Голос Мельникова сделался еще тише, еще вкрадчивее, он сделал пару осторожных шагов в сторону ликующей жены. – Когда мне ждать раздела имущества, Маша?
Она пропустила! Она так упивалась торжеством, что пропустила его стремительный бросок. И опомнилась лишь, когда его крепкие пальцы сомкнулись на ее шее.
– Делить со мной мое добро собралась, сука-а-а-а?! – зашипел Мельников, исказив лицо до неузнаваемости. Глаза налились кровью, когда он начал давить ей на шею. – Деньги мои научилась считать!!! А ты их заработала, дрянь?! Ты ночей не спала??? Ты-ы-ы… Ничтожество убогое!!!
Маша хрипела, билась в его руках, пытаясь разжать пальцы, давившие все сильнее и сильнее. Но справиться не могла. Слишком велика была сила Мельникова. Слишком велика была ненависть, полыхающая в его глазах.
Ей сделалось так страшно, так мучительно страшно, что она обмочилась.
– Прости-и-и, Валерочка, прости-и-и, – выла она минутой позже, ползая в луже собственной мочи и пытаясь вытереть ее подолом шелковой ночной сорочки. – Я погорячилась, прости-и-и… Просто заревновала, прости-и-и…
Он смотрел на белую плоть, смотревшуюся чрезвычайно непристойно среди дорогих мебельных предметов его кабинета, с отвращением. Странно, он находил ее тело превосходным еще вчера вечером. Оно казалось ему пышным, шикарным, приятно пахнущим. Сейчас для него все это было просто грудой мяса, жира и костей. Это – ползающее сейчас у его ног в луже собственной мочи – не было теперь его женой. Это было теперь чужой алчной бабой, готовой предать его по первому сигналу извне.
– Делить она со мной собралась мое добро, дрянь! – процедил он сквозь зубы и прежде, чем уйти, больно пнул Машу в бок. – Убери тут все, зассыха! Вылижи языком, чтобы духу твоего не было в моем кабинете, поняла?!
– Да, да, Валерочка, да, – она судорожно кивала, зажмурившись от стыда и страха. – Все уберу, все вылижу, только прости. Прости меня, прости…
Он весь день бродил по дому, старательно избегая с ней встречи. Он думал. Много думал. И к ночи, когда настала пора ложиться в постель, он принял решение.
– Вот, лови!
Он швырнул Машке ее подушку, когда она, заискивающе улыбаясь ему, подошла к их супружескому ложу в новой ночной сорочке – старую она выбросила. Она поймала, уставилась с недоумением на мужа, с которым прожила бок о бок долгие годы – всякие долгие годы!
– Ищи себе в доме другую спальню. Тут ты больше не спишь. Со мной не спишь.
Тон, которым проговорил это Мельников, не терпел возражений. Но Маша все равно набрала полную грудь воздуха, желая возразить. И тут же слова застряли в горле.
– Только попробуй! – погрозил он ей пальцем. – Только попробуй вякнуть, дрянь! Или возразить, я тебя…
– Что ты меня, Валерочка? – По ее крупному лицу, густо намазанному ночным кремом, потекли слезы. – Задушишь?
– Я тебя просто уничтожу, – пообещал он спокойно и полез под одеяло в кровать. – Просто сделаю из тебя ничто! Пух – и нет тебя! И даже искать тебя никто не станет, потому что не будет тебя, как будто никогда и не было.
– Меня и так нет. Нет без тебя, – она вытерла слезы краем подушки, обнялась с ней и пошла из комнаты.
Ни один нерв не дернулся в Мельникове, побуждая к жалости или нежности. Ни один! Все издохло в нем в кабинете этим днем. Все по отношению к этой бабе, родившей ему троих детей. Она посмела! Она посмела считать его деньги, посмела претендовать на часть их! Она!!! Не заработавшая за жизнь ни рубля! Не вложившая в состояние ни копейки! Она посмела претендовать! Это…
Это сродни предательству, решил он, засыпая. Это не прощается. Никому! И она – не исключение!..
Маша облюбовала себе одну из гостевых спален. Она всегда ей нравилась мягким цветовым решением на стенах и окнах, удобной мебелью. Обивку она сама выбрала в стиле прованса. И множество милых безделушек, соответствующих этому стилю. Валера морщился, называя все это дурным вкусом. А ей нравилось. И вот теперь она тут. Одна. Впервые за долгие годы одна в постели. Не нужна стала барину после стольких-то лет верного супружества! У него какая-то там есть для утех. Как полицейский сказал: Илюхина? Да, кажется, так он называл девку, что ублажала ее мужа прямо в кабинете. Прямо на работе! И из-за нее, из-за этой дряни, рухнуло теперь все в Машиной жизни! Валера погнал ее из их общей кровати, из их общей спальни. И это только начало. Она знала. Потому что хорошо знала своего мужа. Он не повернет назад. Он не простит ей того, что она посягнула на его деньги. И ему плевать, что по закону она имеет на них полное право, что заслужила хотя бы часть этих денег, за то что служила, как собака, верой и правдой ему все эти годы – рожала детей, экономила, выкручивалась, живя с ним впроголодь на копейки. Теперь ему об этом неинтересно вспоминать. Он терпеть не может вспоминать об этом. И когда ему снится их прежняя голодная жизнь, он просыпается с диким криком. А она, Маша, его законная и верная жена – вечное напоминание о той прежней голодной жизни. Зачем ему это напоминание перед глазами? Зачем?!
Она уткнула мокрое от слез лицо в подушку и глухо застонала.
Ей было больно!!! Ей было так больно, что впервые за минувшие дни она пожалела, что в его машине был обнаружен сгоревший труп не ее мужа…
Грищенко ждал визита Мельникова со вчерашнего дня. А тот все не ехал и не ехал, хотя и обещал.