Ужас охватывает Алекса. Ту небольшую его часть, что еще остается Алексом, продавцом рубашек из маленького городка. Если эта часть исчезнет совсем — с чем он останется?
Кьяра.
Она не богиня и не шлюха, но с девушкой по имени Кьяра связано что-то важное. Кьяра-Кьяра-Кьяра, Алекс цепляется за это имя, как цепляются за ломкие края полыньи в надежде не утонуть, выбраться, остаться в живых. Но другие имена тянут его на дно — Марина Берти, Селеста, здоровяк Альберто, Мария Меркадер (кажется, это ее брат несколько лет назад вляпался в неприятную историю с ледорубом) и, конечно же, Тулио. Тулио, ушедший за эдельвейсами, будь ты проклят, Тулио! Тулио — привязанная к щиколоткам корабельная рында, привязанный к щиколоткам камень… Алекс опускается все глубже и глубже, кто такая Кьяра?..
Его девушка?
Нет.
Его девушку зовут совсем иначе, вот кто настоящая богиня — его девушка!
Нет.
Она не просто девушка, их с Алексом связь не эфемерна, к восхищению и восторгу тут же прибавилось чувство беспокойства, так можно беспокоиться лишь об очень близком человеке. Целость и сохранность ее рук беспокоят Алекса: руки обвивали его шею не единожды, ноги переплетались с его ногами. Это — не просто девушка. Она украшена маленькими цветками сольданеллы, вся-вся… Откуда эти потрескивания, черт возьми? Полевая рация, ну конечно! Деревянный ящик, пристроенный на колоде рядом с поленницей. Сквозь потрескивания едва слышен хриплый мужской голос:
— «Дрок» вызывает «Ястреба». «Дрок» вызывает «Ястреба»! Ответьте! Окочурились вы там, что ли? Тулио, сукин сын, ответь!
Алекс (или кто-то другой) подходит к рации и берет в руки передатчик.
— Тулио ушел за эдельвейсами и не вернулся, — Алекс не узнает своего собственного голоса. — «Дрок», это «Ястреб». Вы меня слышите?
— Да. Простите, лейтенант.
Лейтенант. Вот как. Если Алекс не узнает собственного голоса, это еще не значит, что его не могут узнать другие. Во всяком случае, тот, кто вещает от имени базы, его узнал. Но самое странное, самое пугающее, что и Алекс узнал голос говорящего.
— Все в порядке, Барбагелата.
— Точно?
— Да.
— Через час пришлю ребят на смену.
— Хорошо.
— Надеюсь, к тому времени малыш вернется.
— Да.
— У вас действительно все в порядке, лейтенант?
— Я же сказал, все в порядке.
Барбагелате — сорок шесть, он самый старший из всех и большинству парней годится в отцы. Надежнее человека не сыщешь. Он за всеми приглядывает, обо всех заботится. Он храбрый, но его храбрость — это храбрость много повидавшего человека, лезть на рожон, как молодняк из взвода, он не будет никогда. Он просто выберет лучшее решение из всех возможных, так не раз бывало в Тунисе… Барбагелата — мастер на все руки, до войны он работал в часовой мастерской. Из куска проволоки ему ничего не стоит создать самый настоящий ювелирный шедевр — кольцо или подвеску, которой не стыдно украсить шею любой женщины. А какие запонки Барбагелата делает из монет!..
Лоб Алекса покрывает испарина, ноги подкашиваются, еще мгновение — и силы оставят его окончательно. Рухнув на топчан, он несколько секунд сидит, прикрыв глаза, а потом начинает медленно расстегивать полушубок.
Сейчас не время для цветения эдельвейсов, слишком холодно. Но малыш Тулио утверждал, что видел их в полевой бинокль. Место, где они якобы растут, не кажется Алексу таким уж труднодоступным, вот он и отпустил малыша. Не в последнюю очередь для того, чтобы беззлобно подшутить над ним, когда Тулио вернется с пустыми руками. А в том, что будет именно так, Алекс ни секунды не сомневается, сейчас не время для цветения эдельвейсов. Гораздо более стойкие цветы сдались, перестали бороться за жизнь, заснули до следующей весны. Тулио все придумал.
Но он одержим этими чертовыми эдельвейсами — мнимыми или настоящими, так же как Алекс одержим своей девушкой, они понимают друг друга без слов. Никто другой не позволил бы малышу покинуть пост — ни Барбагелата, ни Альберто Клеричи, ничего не поделаешь, они — люди, слишком глубоко пустившие корни в грешную землю, а Тулио вечно витает в облаках.
Но Алекс все равно на стороне Тулио.
Сидя на топчане, он машинально расстегивает пуговицы, никаких трудностей с ними не возникает. И сам полушубок выглядит намного лучше, чем… когда? Какая-то мысль ускользает от Алекса, какое-то воспоминание… не слишком важное, от него запросто можно отмахнуться. От боли в плече не отмахнешься, но теперь Алекс хотя бы знает причину, из-за которой она возникла, — ранение, полученное в Тунисе.
До того как оказаться здесь, он служил в Тунисе, в спецбригаде «Империали» — сборной солянке из самых разных войсковых соединений. Танковая разведгруппа «Лоди», танковый батальон, артиллеристы, моторизованная пехота и берсальеры. Его ранило под Бизертой, в самом начале мая 1943 года, незадолго до капитуляции. Ранение поначалу не показалось тяжелым, не то что разрывная пуля «дум-дум», использование которых запрещено всеми международными конвенциями. Но она задела Алекса и раздробила ему плечо. Плечо — не грудная клетка, не брюшная полость (последствия таких ранений могли оказаться намного плачевнее), хотя и того, что произошло, вполне достаточно. Хорошо еще, что обошлось без ампутации. Рука потеряла чувствительность, висела как плеть, и на ее восстановление ушло довольно много времени и усилий. Но рана периодически открывается, и это — худшие моменты в жизни.
Справляться с болью удается с трудом и привыкнуть к ней не получается.
Хотя, по большому счету, он счастливчик. Он не погиб под Бизертой, а до этого — стараниями все того же Барбагелаты — избежал смерти в Вади-Акарите. Он мог бы оказаться на Восточном фронте, увязнуть в снегах без всякой надежды на возвращение. Когда боль в плече становится совсем уж невыносимой, он думает именно об этом: о Восточном фронте, о снегах. Здесь тоже холодно, но здесь он дома.
Почти дома.
Под полушубком — свитер. Под свитером — гимнастерка, но не обычная, а «камиччото сахариано», ее Алекс привез с собой из Африки, как и бустину [25] . Бустина до сих пор лежит в его сумке, малиновый берсальерский кант на ее кокарде выцвел, и сама пилотка выглядит потрепанной, но она дорога Алексу. Милая его сердцу вещь, в которой хранятся другие вещи, не менее значимые:
— письма;
— крошечный осколок пули, ранившей Алекса. Кудесник Барбагелата впаял его в серебро, получился довольно симпатичный (если не знать предыстории) кулон. И Алекс обязательно надел бы его — из суеверных соображений, но у него уже есть кулон, в придачу к солдатскому жетону. А три штуковины на одной шее — явный перебор;
— что-то вроде записной книжки или, скорее, дневника. Алекс ведет его несколько лет, но записи появляются не так часто. А лишь тогда, когда в жизни происходит что-то важное. Или что-то пусть и несущественное, но милое сердцу.