Кажется, он уже обсуждал это, но не с Барбагелатой, а с медсестрой по имени Кьяра. Кьяра кое-что знает об этом круизе, наверное, она побывала в нем когда-то. Или — нет? Нанни не помнит точно. Странно, но никакого конкретного факта из жизни Кьяры выудить из памяти не удается. И кто такая Ольга? Возможно, первая любовь Нанни, девочка тринадцати лет. Как бы ни старался Нанни, он не может представить Ольгу. Что, если первая любовь обрушилась на него не в тринадцать, а намного раньше — в девять или даже шесть.
Когда ему было шесть, он боялся темноты.
И чтобы противостоять своим страхам, придумал себе друга. Как его звали? Алекс? Джан-Франко?.. Эти имена тоже вертятся в голове Нанни, и он не знает куда их прислонить. Проще забросить их обратно в темноту, подпихнуть носком ботинка под кровать. Алекс — Джан-Франко из детских фантазий Нанни помещается в карман, такой он маленький. И он не может защитить Нанни, скорее, наоборот, это Нанни должен защищать слабого. Когда отвлекаешься на мысли о других, собственные страхи отступают. Стыдно показать себя слабаком перед мальчиком-с-пальчик. Стыдно показать себя слабаком перед девочкой шести лет. И тринадцатилетняя девочка не должна видеть твои страхи. Иначе она не доверится не только тебе, когда вырастет, — она не доверится никому.
Когда именно появилась эта рыбья стайка — Кьяра, Ольга, Джан-Франко, Алекс? Он думает о них сейчас, но не может припомнить, думал ли прежде. Из-за проклятого морфия он не в состоянии контролировать собственные мысли. Их кристальная ясность очень быстро сменяется туманом: примерно таким, какой держится в этой местности даже зимой. Объяснить природную аномалию не в силах и мудрый Барбагелата, а ведь фельдфебель знает ответы на все вопросы. Не обремененный особым интеллектом Селеста выражается просто: «нас накрыла большая задница», и лишь романтику Тулио нравится туман. Хорошо еще, что они забрались слишком высоко, и туман чаще всего оказывается под ногами. Но бывают дни, когда он обволакивает все вокруг, и тогда невозможно разглядеть и собственную вытянутую руку. А бывают и совсем другие — когда все видно очень ясно. Каждый уступ скалы так и лезет в глаза, каждый камень. Обычно эти дни совпадают с днями, когда Селеста приносит очередную порцию порошка.
Нанни не склонен видеть в этом систему.
Он просто любуется горами; он может часами смотреть на одну трещину в скале. Вернее, трещин две; сходясь вместе, они образуют букву «V», именно с нее начинается имя жены Нанни — Виктория. На такой высоте почти не встретишь ни цветов, ни растений, даже мох здесь приживается с трудом. Но — удивительное дело — в «V» нашли свое убежище малютки-сольданеллы, именно так называются эти фиолетово-розовые цветки. О сольданелле Нанни поведал близкий к природе Альберто Клеричи, он — единственный из всех, кто довольно долго прожил в горах. Не этих, хотя похожих. Все горы похожи друг на друга, все войны похожи друг на друга. Даже чувства всегда одни и те же — любовь, ненависть, безразличие, вот только направлены они на разных людей. Иногда — особенно когда порошок уже принят и в голове Нанни теснятся мысли о Виктории — он представляет свою красавицу-жену укутанной сольданеллой с ног до головы. И Нанни осторожно снимает цветок за цветком, в надежде увидеть за ними грустные глаза Виктории, ее маленький нос, который она смешно морщит, когда сердится. Ее губы — как же он соскучился по ее губам!.. Но за цветками снова оказываются цветки, и нет конца этой цветочной пытке, этой сладкой муке.
Расщелина спасает маленькую колонию цветов, защищает от ветра, что дует постоянно. Точно так же сама Виктория спасает Нанни — самим фактом своего существования. «Если с тобой что-нибудь случится, — сказала она на прощание, — я умру». И никакого надрыва не было в ее словах, никакого преувеличения, она действительно умрет. А если не будет на этом свете их двоих — кто позаботится о маленьком сыне?
— Не волнуйся, любовь моя, — ответил Нанни. — Там, куда я отправляюсь, мне ничего не грозит. Это тихое место.
— Ты и про Тунис говорил то же самое.
— Я не вру тебе.
Это действительно тихое место. Настолько тихое, что Нанни иногда кажется — о них позабыли. А ведь большая война идет совсем рядом, крупные города все еще бомбят, британо-американские войска заняли южную Италию и теперь продвигаются к северу. Не слишком быстро, кампания то и дело останавливается из-за погодных условий и из-за каких-то других, неведомых лейтенанту, причин. Вроде бы большие силы были переброшены в Грецию, но успеха итальянской армии это не принесло: сводки, которые приходят оттуда, совсем неутешительные. К тому же активизировались партизаны, хотя ни одного партизана Нанни пока не видел. Как не видел ни одного немца в радиусе десяти километров, а ведь немцы — их союзники, Италия наводнена немецкими частями. Лейтенант знал кое-кого из немцев по Африке, они скептически относятся к боевому духу итальянцев и как вояк их и в грош не ставят.
Сволочи. Неблагодарные скоты.
Завидную активность проявляет лишь авиация, она редко оставляет в покое небо над горами. Все в их маленьком подразделении молча радуются такому повороту дел, надеясь отсидеться здесь до самого конца войны, каким бы он ни был.
Понятно, каким.
Все надеются отсидеться. Все, за исключением Барбагелаты, иногда изрекающего парадоксальные суждения. Барбагелата утверждает, что сложившееся положение развращает солдат. Притупляет внимание, снижает боевые характеристики и в результате скажется самым пагубным образом в минуту опасности.
— А если такая минута не наступит? — резонно вопрошает Нанни.
— Я бы на это не рассчитывал, лейтенант. Праздная жизнь порождает праздные мысли. А от них и до дезертирства рукой подать.
— Иногда оно бывает оправданным, — эта крамольная мысль, вывалянная в белом порошке, с некоторых пор не покидает лейтенанта.
Барбагелата смотрит на него с жалостью:
— Нет. Дезертировать — все равно что предать. Тех, кто останется.
— Ты не уверен в людях, Барбагелата?
— Я слишком хорошо их знаю, лейтенант. Людскую природу, я имею в виду.
— Но в себе ты уверен?
— Командир-то — вы.
Вечно он отступает в тень, Барбагелата. Прячется под навесом лейтенантских нашивок Нанни. Он как будто призван сеять в Нанни сомнения. Такого не было в Тунисе, там они с фельдфебелем понимали друг друга с полуслова и смотрели на все происходящее со сходных позиций. Теперь у Нанни то и дело возникают разногласия с Барбагелатой, но им обоим хватает ума не выносить их на всеобщее обозрение. Правда, последние слова Барбагелаты привели лейтенанта в самое мрачное расположение духа. Вдруг решит дезертировать не кто-нибудь, а Селеста? Тогда Нанни будет надолго отрезан от спасительного порошка. В последний раз Селеста вернулся на шесть часов позже, чем обещал. Что, если в следующий раз он не вернется вовсе? Хорошо бы прикомандировать к Селесте кого-то более ответственного, того же Альберто Клеричи… Чушь! Эта мелькнувшая в сознании мысль даже не праздная — преступная! Неизвестно, какие делишки обстряпывает Селеста на равнине и захочет ли он поиметь кого-то в сопровождающие. Да и попробуй объясни простодушному Альберто смысл всех этих отлучек — за подобное недолго и под трибунал загреметь.