Памяти нас, предателей, посвящается
Тоска ясней у женщины-пилота.
Она сидит нередко перед Мимой,
застыв. Ее прекрасные глаза
меняются, загадочно сияют,
соприкоснувшись с непостижимым.
Пылают в них огни тоски,
голодный этот пламень ищет пищи,
чтоб поддержать тепло и свет души.
Она сказала года три назад:
– Гораздо лучше будет, если мы
бестрепетно осушим чашу смерти
за трапезой прощальной и исчезнем [1] .
Харри Мартинсон
Аниара
© Erik Axl Sund, 2011
© Е. Тепляшина, перевод на русский язык, 2015
© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2015
© ООО «Издательство АСТ», 2015 Издательство CORPUS ®
© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес, 2014
Ужас приходит в Стокгольм. Темно-синий плащ, чуть темнее вечернего неба над Юргорденом и заливом Ладугордсландсвикен. Светлые волосы, голубые глаза, сумочка на плече. Тесные красные туфли натерли пятки, но она привыкла. Мозоли теперь – часть ее личности. Благодаря боли она всегда начеку.
Если бы только она могла простить, она обрела бы свободу – она сама и те, кто будет прощен. Столько лет она пыталась все забыть, но ей это так и не удалось.
Она и сама не понимает, что ее месть организована как цепная реакция.
Снежный ком пришел в движение четверть жизни назад в гимназии Сигтуны, в сарае с инструментами. Едва лишь сдвинувшись с места, ком подмял ее под себя – и покатился в сторону неизбежного.
Что знали скатавшие этот снежный ком о его дальнейшей судьбе? Скорее всего – ничего. Наверное, они просто стали жить дальше. Забыли о том событии, словно оно было невинной игрой, которая началась и закончилась в том сарае.
А она продолжает двигаться. Время для нее несущественно, оно не лечит.
Ненависть не тает. Напротив, она затвердевает все больше и острыми кристаллами льда покрывает все ее существо.
Вечер прохладный, воздух влажен от ливней, которые идут один за другим всю вторую половину дня. Со стороны американских горок доносятся вопли. Она поднимается, проводит щеткой по волосам, осматривается. Делает глубокий вдох и вспоминает, зачем пришла сюда.
У нее есть цель. Она знает, что должна сделать.
Под башней перестроенной смотровой площадки, чуть наискосок, – переполох. Двое охранников уводят какого-то мужчину, рядом бежит, плача, маленькая девочка. Наверное, его дочка.
На земле лежит женщина, рядом с ней – разбитая бутылка. Над женщиной склонились люди. Кто-то вызывает врача.
Осколки стекла бросают резкие блики на влажный после дождя асфальт.
Она понимает: момент, когда надо действовать, вот-вот настанет, хоть все и не так, как она спланировала. Случай упростил ей задачу. Упростил настолько, что никто не поймет, что произошло.
Мальчика она видит неподалеку. Он совсем один у калитки, ведущей к аттракциону «Свободное падение».
Простить что-то, что можно простить, – никакое не прощение, думает она. Настоящее, чистое прощение – это простить непростительное. Такое под силу только богу.
Мальчик растерянно озирается, и она медленно идет к нему, а он поворачивается, отворачивается от нее.
Своим движением он почти до смешного облегчил ей задачу – незаметно зайти ему за спину. Теперь до него всего пара метров. Мальчик по-прежнему стоит к ней спиной, словно высматривая кого-то.
Настоящее прощение глупо, безумно и наивно, думает она. Но она ожидает, что виновные станут выказывать раскаяние, а значит, прощение никогда не осуществится. Воспоминание есть и останется раной, которой не дано затянуться.
Она берет мальчика за руку.
Вздрогнув, он оборачивается, и в то же мгновение она втыкает иглу мальчику в левое плечо.
Несколько секунд он изумленно смотрит ей в глаза, а потом у него подгибаются ноги. Она подхватывает мальчика и усаживает на ближайшую скамейку.
Никто не заметил ее маневра.
Все как всегда.
Видя, как лежащая на земле женщина начинает шевелиться, она вынимает что-то из сумочки и осторожно надевает мальчику на голову.
Розовая пластмассовая маска представляет собой свиное рыло.
Комиссар уголовной полиции Жанетт Чильберг точно помнила, где находилась, когда узнала, что на Свеавэген убит премьер-министр Улоф Пальме.
Она сидела в такси, на полпути в Фарсту, и мужчина рядом с ней курил ментоловую сигарету. Тихий дождь, дурнота – слишком много пива.
Как Томас Равелли отразил мяч в пенальти в матче с Румынией на чемпионате мира 1994 года, она смотрела по черно-белому телевизору в баре на Курнхамнсторг. Владелец бара тогда угощал всех пивом.
Когда потерпел крушение паром «Эстония», она лежала с гриппом и смотрела «Крестного отца».
Более ранние воспоминания включали The Clash в Хувет, подкрашенный блеском для губ поцелуй на школьной вечеринке в третьем классе и день, когда она в первый раз отперла дверь дома в Гамла Эншеде и назвала его своим домом.
Но миг, когда исчез Юхан, она так и не могла вспомнить.
Там навсегда осталось черное пятно. Десять минут, которые стерлись из памяти. Которые украл алкаш из «Грёна Лунд». Переосвежившийся сантехник из Флена, случайно заехавший в столицу.
Шаг в сторону, взгляд вверх. Юхан и София висят в корзине, поднимаются, и кружится голова, хотя Жанетт прочно стоит на земле. Какое-то перевернутое головокружение. Снизу вверх, а не наоборот. Башня кажется такой хрупкой, сиденья – примитивно сконструированными, и любая неисправность в воображении Жанетт оборачивается катастрофой.
И вдруг – звук разбившегося стекла.
Возбужденный голос.
Кто-то плачет. Корзина ползет все выше. Какой-то мужчина угрожающе приближается к Жанетт, она отстраняется. Юхан, хохоча, что-то произносит.
Скоро они окажутся в самой высокой точке.
– Убью, д-дьявол!
Кто-то толкает ее в спину. Жанетт видит, что мужчина не в состоянии контролировать свои движения. Алкоголь сделал его ноги слишком длинными, суставы закостеневшими, а оглушенную нервную систему – слишком медлительной.
Мужчина спотыкается и мешком валится на землю.