– Девочка снова и снова описывает физическое насилие со стороны Пео, как он требовал от нее французских поцелуев, как слишком грубо подмывал ее.

– Ну пожалуйста, – произнес Хуртиг почти умоляюще.

Но Жанетт решила договорить до конца и неумолимо продолжала:

– Девочка сообщила несколько специфических деталей и подробно описала свои ощущения, когда Пер-Ула являлся к ней в комнату по ночам. Рассказ девочки о том, как он вел себя в ее постели, позволяет утверждать, что имел место анальный и вагинальный половой акт. – Жанетт сделала паузу. – В общих чертах это все.

Хуртиг поднялся и подошел к окну.

– Я открою окно, ладно? Надо воздуху глотнуть. – Не дожидаясь ответа, он снял с подоконника горшок с цветком и открыл узкую фрамугу. – Половой акт? – проговорил он, глядя на парк. – Если речь идет о ребенке, это разве не называется изнасилованием?

Жанетт не нашла в себе сил ответить.

От свежего ветра затрепетали бумаги, и крики детей, играющих в парке, смешались с фоном – щелканьем компьютерной клавиатуры и шумом кондиционера.

– Так почему дело закрыли? – Хуртиг повернулся к Жанетт.

Та вздохнула и прочитала:

– «Принимая во внимание, что произвести расследование в отношении девочки не представлялось возможным, нельзя тем не менее исключать, что изложенное не соответствовало действительности».

– Что? Нельзя исключить, что изложенное не соответствовало действительности?! – Хуртиг хлопнул ладонью по столу. – Это что за рыбий язык?

Жанетт хохотнула:

– Девочке просто-напросто не поверили. И когда потом защитник Пео указал, что проводивший допрос полицейский иногда задавал наводящие вопросы, а кое-что было притянуто… – Она вздохнула. – Факт совершения преступления оказался не подкреплен уликами. Дело списали со счетов.

Хуртиг открыл свою папку и принялся перебирать бумаги, ища что-то. Найдя нужный документ, он положил его на стол.

Он уже начал было читать, как вдруг какой-то ребенок в парке дико завопил, кто-то громко заплакал. Хуртиг запнулся, почесал в ухе, подождал, когда дети успокоятся или хотя бы утихнут.

– Так что у тебя? Есть продолжение? – Жанетт вытащила сигарету из пачки и подвинула стул ближе к окну. – Ты не против? – спросила она, указывая на сигарету.

Хуртиг мотнул головой, высыпал ручки из жестянки и протянул ей:

– Да, продолжение имеется.

– Послушаем. – Жанетт закурила, выдохнула дым в открытое окно, однако большую часть дыма тут же затянуло назад, в кабинет.

– «Сильверберги, а именно Пер-Ула и Шарлотта, чувствуют себя после расследования выставленными напоказ и подвергшимися преследованию и не желают больше иметь дела с этой девочкой. Датская социальная служба поместила ее в семейно-воспитательную группу. Также вблизи Копенгагена».

– А что с ней было потом?

– Этого я не знаю, но надеюсь, что люди, как говорится, были добры к ней.

– Ей сейчас около двадцати, – заметила Жанетт, и Хуртиг согласно кивнул.

– А теперь – кое-что непонятное. – Он расправил спину. – Сильверберги переехали в Швецию, в Стокгольм. Купили квартиру на Гласбруксгренд и зажили в мире и довольстве.

– Но?..

– Копенгагенская полиция по какой-то причине захотела еще раз допросить его. Датчане связывались с нами.

– Что?

– И мы вызвали его для беседы.

– Кто присутствовал?

Хуртиг положил на стол документ, который держал в руках, и пододвинул к ней, указав на верхние строчки.

Жанетт стала читать поверх его пальца.

Руководитель допроса: Герт Берглинд, отдел по делам изнасилования и инцеста.

Дети в парке, как и клавиатура в соседнем кабинете, затихли.

Только кондиционер и тяжелое дыхание Хуртига.

Указательный палец Хуртига.

Аккуратно подстриженный ноготь без траурной каемки.

Адвокат ответчика: Вигго Дюрер.

Жанетт читала, понимая, что на следующей странице тончайшей дымкой лежит другая правда. Другая реальность.

Заседатель: Кеннет фон Квист, прокурор.

Дело только в том, что эта реальность отвратительна так, что ее трудно даже представить.

Прошлое

Ей не нравились старые, дряхлые люди.

У молочного прилавка какой-то старик подошел слишком близко, принес свои сладковатые запахи – моча, немытое тело, кухонный смрад.

Тетка, стоявшая за мясным прилавком, пришла с ведром воды, сказала – ничего страшного, и замыла все, что Виктория запихнула в себя за завтраком.

– Чувствуешь? – Швед возбужденно смотрит на нее. – Просунь руку поглубже! Не трусь!

Свиноматка кричит, и от этого Виктория колеблется. Рука уже в свинье до самого локтя.

Еще несколько сантиметров – и Виктория наконец нащупывает головку поросенка. Большим пальцем – челюсть, указательным и средним – кожу головы, за ушами. Как учил Вигго. Потом потянуть, осторожно.

– Отлично! Пора. Вытаскивай!

Они думают, что этот – последний. На соломе вокруг матки копошатся десять желто-пятнистых поросят, толкаются возле сосков. Вигго все это время стоял рядом, наблюдал за опоросом. О первых трех позаботился Швед, остальные семь родились сами.

Мышцы влагалища плотно сомкнулись вокруг руки Виктории, долю секунды ей кажется, что у свиноматки судороги. Но стоит ей потянуть покрепче, как мышцы расслабляются, и через секунду поросенок уже на полпути. Еще через пару секунд он лежит на окровавленной замызганной соломе.

Задняя ножка дергается, потом поросенок замирает.

– Вот видишь! Это совсем не трудно! – смеется Швед.

Они ждут. Вигго наклоняется, гладит поросенка по спинке.

– Godt arbejde [14] , – объявляет он и награждает Викторию кривой улыбкой.

С полминуты после рождения поросята лежат неподвижно. Можно подумать, что они мертвы, но они вдруг начинают копошиться и слепо тыкаться во все вокруг, пока не находят материнские соски. Однако последний поросенок задергал ножками. С другими такого не было.

Она считает про себя, и когда доходит до тридцати, начинает нервничать. Она сжала его слишком сильно? Неправильно потянула?

Вигго проверяет пуповину, и его улыбка гаснет.

– Helvede. Den er død… [15]

Мертвый?