Милый мой Юхан, подумала она.
Поев, Жанетт убрала со стола. Привела кухню в порядок и вернулась в гостиную, на диван. Ей вдруг пришла в голову мысль позвонить Оке, но у него было занято. Когда Жанетт попыталась добраться до него через Александру, ответил автоответчик, а у Жанетт не было никакого желания посвящать Ковальску в проблемы Юхана. Она оставила короткое сообщение, попросив Александру передать Оке, чтобы тот позвонил домой, как только сможет.
Жанетт надеялась, что какая-нибудь ерунда по телевизору поможет ей расслабиться, но скоро поняла, что работают только кабельные каналы.
После того как она забраковала два вгоняющих в депрессию документальных фильма по SVT и тупую развлекательную программу по четвертому каналу, она сообразила, что не оплатила счет поставщику телеуслуг.
Жанетт вздохнула, вспомнив, как часто они с Оке проводили вечера перед телевизором, ели чипсы и смеялись над каким-нибудь дурацким фильмом, но она понимала теперь, что едва ли станет жалеть о том периоде жизни. Он был бессмысленным ожиданием чего-то лучшего, бедным на эмоции существованием, неумолимо проглатывавшим вечер за вечером, которые слагались в месяцы и годы.
Все-таки жизнь слишком дорога, чтобы тратить ее впустую, ожидая, когда же что-нибудь случится. Когда же произойдет что-нибудь, что подхватит тебя и понесет дальше.
Она даже не могла вспомнить, на что надеялась тогда или о чем мечтала.
Оке, наоборот, воображал, как его грядущий успех позволит им воплотить их общие мечты в жизнь. Говорил, что она сможет уволиться из полиции, если захочет, и злился, когда она возражала, говоря, что это ее жизнь и что никакие деньги в мире этого не изменят. Ее представления о том, что мечты должны всегда оставаться мечтами, Оке отрицал как псевдоинтеллектуальную чепуху, вычитанную из еженедельных журналов.
После той ссоры они не разговаривали несколько дней, которые, может быть, не были решающими, но все же стали началом конца.
София проснулась на полу гостиной. За окном было темно, на часах – начало восьмого, но София понятия не имела – утра или вечера.
Поднявшись и выйдя в прихожую, она обнаружила, что написала что-то на зеркале перьевой ручкой. Детским почерком на зеркале значилось «Una kam o!», и София сразу узнала разбегающиеся в разные стороны, похожие на вороньи следы каракули Солес. Эта маленькая африканская горничная так и не научилась писать как следует.
Una kam o, подумала София. Это шифр, и она поняла слова.
Солес просит о помощи.
Стирая тушь рукавом свитера, она увидела, что в нижней части зеркала написано что-то еще – той же перьевой ручкой, но мелким, почти болезненно аккуратным почерком.
Сильверберг, аллея Дунцфельт, Хеллеруп, Копенгаген.
София прошла на кухню и увидела на столе пять грязных тарелок и столько же стаканов.
Под мойкой стояли два полных мусорных мешка. София порылась в мусоре, чтобы сообразить, что было съедено. Три пакета чипсов, пять шоколадных пирожных, две упаковки говяжьих котлет, три больших бутылки газировки, жареный цыпленок и четыре упаковки мороженого.
София ощутила во рту привкус объедков и не решилась заглянуть во второй мусорный мешок – она знала, что в нем.
Диафрагму скрутило, но дурнота мало-помалу отпустила. София решила прибраться и вытеснить случившееся из подсознания.
Она взяла полупустую бутылку вина и подошла к холодильнику. Остановилась, увидев на двери записки, газетные вырезки, рекламу и свои собственные пометки. Их были сотни, слой на слое, прижатых магнитами или липкой лентой.
Большая статья о Наташе Кампуш, девушке, которую восемь лет держали в подвале недалеко от Вены.
Подробный чертеж тайной комнаты, которую устроил для нее Вольфганг Приклопил.
Справа – список покупок, ее собственным почерком: «Пенополистирол, клей для пола, серебристый скотч, брезент, резиновое колесо, дверной крюк, электрический провод, гвозди, шурупы».
Слева – изображение электрошока «Тазер».
Электропистолет.
На некоторых записках стояла подпись – Unsocial mate.
Неприятный приятель.
София медленно опустилась на пол.
Когда Жанетт везла Юхана в школу, он был, кажется, в хорошем настроении, и ей показалось глупым пережевывать события вчерашнего вечера. За завтраком она еще раз сказала «спасибо» за ужин, и Юхан слабо улыбнулся в ответ. Этого вполне достаточно.
Приехав в полицейский участок на Кунгсхольмене и поставив машину в подземный гараж, она воспользовалась случаем и позвонила Оке. На сей раз он ответил.
– Привет, это я, – сказала она по старой привычке.
– Кто? – У Оке был удивленный голос, и Жанетт поняла, что теперь не она является безусловным «это я» в его жизни. Теперь единственная женщина, которая может сказать так, – это Александра Ковальска.
– Это я, Жанетт, – пояснила она, выходя из машины. – По документам – все еще твоя жена, так как у нас с тобой несовершеннолетний ребенок и закон дает нам проверочный срок – шесть месяцев. Но ты, может, нас забыл? Твоего сына зовут Юхан, и ему чертовски плохо. – Она слишком сильно хлопнула дверцей, заперла машину и пошла к лифтам.
– Прости. – Голос Оке стал мягче. – Я немного занят и ответил, не посмотрев, кто звонит. Я не хотел показаться грубым. Черт, я каждый день думаю, как вы там с Юханом.
– В таком случае тебе достаточно снять трубу и позвонить. – Жанетт нажала на кнопку лифта. – Я звонила твоей новой жене, оставила сообщение на ее автоответчике. Разве она тебе не передала?
– Александра? Ни слова не сказала, что ты звонила. Наверное, просто забыла. Так как вы? Ты сама как?
– У меня все лучше и быть не может. Я завела себе любовника на десять лет моложе, но вот у твоего сына не все так гладко. К тому же машина, по-моему, разваливается на ходу, а мне не на что ее ремонтировать. – Жанетт почувствовала, как ее захлестывает знакомая волна горечи.
С резким звоном опустился лифт, двери разъехались, и Жанетт вошла в кабину.
– Я как раз продал пару картин и могу послать тебе денег.
– Какая щедрость! А с другой стороны – половина этих картин ведь принадлежит мне. В том смысле, что это я годами покупала краски, холсты, и я дала тебе возможность сидеть дома и развиваться.
– Жанетт, ты просто невозможна. С тобой нельзя разговаривать. Я пытаюсь быть любезным, и вот…
– Ладно, ладно, – перебила его Жанетт. – Я стала жалкой озлобленной сукой. Прости. Я рада за тебя, и на самом деле мне неплохо. Мне только трудно понять, как тебе живется в этом во всем. На Александру мне наплевать, я ее не знаю и знать не хочу, но с тобой ведь все по-другому. Мы были вместе двадцать лет, и я думала, что достойна несколько большего уважения.