Вокруг стола всех рассаживала Туте, так что Эри не удивилась, оказавшись на противоположном конце стола от Бартоломью, между двумя болтливыми подростками-близнецами. Сама Туте уселась рядом с ним, затем, прослушав длинную молитву Неемии, стала накладывать ему на тарелку еду с таким видом, как будто это ее священное право. Бартоломью принял блюдо молча, во время еды он избегал встречаться с Эри глазами.
Эри по-прежнему чувствовала враждебность Туте. Та прямо-таки излучала ее, подобно тому, как из грубо сколоченного окна у нее за спиной тянуло запахом жареной рыбы и сквозняком. Во время еды Эри поглядывала на них одним глазом, раздумывая, что такое между ними было. Она смутилась, осознав, что ей было бы неприятно, окажись они вдруг любовниками. Ее совершенно не касается, кого укладывает в свою постель дядя мистера Монтира. И все-таки ей нравился Бартоломью. Знай она, в каких именно отношениях он состоял с Туте Олуэлл, это подпортило бы то уважение, которое она к нему испытывала.
Туте нельзя было назвать непривлекательной. Ее формы были щедрыми и пропорциональными, а лицо – мягким и женственным. Но была в ней какая-то грубость, если не сказать глупость – в ее речи, даже в том, как она ела – с открытым ртом и не обращая внимания на болтовню окружающих. Эри твердо верила, что, независимо от внешности, в любом человеке есть своя изюминка, то, за что его можно любить. Но Туте была исключением. Сейчас она напоминала Эри птицу фрегата, которая предпочитает воровать пищу у других; а не добывать ее самой.
Когда тарелки после ужина были вымыты и Неемия закончил обязательное вечернее чтение Библии, он отпустил семейство, распорядившись, чтобы Бартоломью постелили в маленькой «гостиной».
– Мисс Скотт, – сказал он, – может переночевать в одной кровати с Туте.
Туте оцепенела. Ее глаза, устремленные на Эри, наполнились негодованием.
При мысли о том, что ей придется провести в обществе этой женщины гораздо больше времени, чем этого ей хотелось, Эри почувствовала неприятную тяжесть в желудке.
– О, пожалуйста, я не хотела бы никого стеснять, – она обвела глазами большую комнату и заметила лавку перед камином. – Я могла бы спать на лавке, этого более чем достаточно.
– Кровать Туте более удобная, – сказала Эффи.
– Нет, правда, я предпочитаю лавку, – настаивала Эри. – Я и так уже доставила много неудобств, навязавшись мистеру Нуну, чтобы он доставил меня к моему новому дому.
– Но она же гостья, – запротестовала Туте. – Точно так же и я могу переночевать на лавке.
– Не подобает никому из вас спать в одной комнате с Бартоломью, и ты знаешь это, девушка, – на слова Неемии, сказанные суровым баритоном, комната отозвалась гулким эхом.
Восьмилетний Марк потихоньку подкрался к старику:
– Бартоломью может спать в моей кровати, дедушка. А я могу переночевать на полу между моей кроватью и кроватью Джонни.
– Пожалуйста, дедушка, разреши ему, – взмолился Джонни.
Неемия нахмурился. Уступить сейчас значило ослабить свое положение главы семейства, и так это время приближается – ему недавно стукнуло семьдесят. Эффи, его милая дорогая Эффи, назвала бы это разумным компромиссом, но в его представлении компромисс был одним из подручных средств сатаны.
– Меня бы вполне устроило, если бы я ночевал с мальчиками, Неемия, – Бартоломью взъерошил волосы сначала Марка, затем Джонни. – Я и так пообещал рассказать им историю на ночь.
– Очень хорошо, – со вздохом произнес Неемия.
– Ну и славно, все устроилось, – Эффи с удовлетворением потерла свои покрасневшие руки. – Туте, принеси мисс Скотт постельное белье, затем отправляйся спать. Пойдем, Неемия, разумеется, воскресенье – день отдыха, но тебе все равно нужно лечь спать пораньше.
Марк потянул Бартоломью за руку:
– Пойдем. Я хочу послушать, как ты спасал людей с потонувшего корабля.
Наконец все улеглись, и Эри осталась в одиночестве. За исключением голоса жены Джо, где-то в глубине дома чуточку фальшиво напевавшей двухлетней Элли колыбельную, ничто не нарушало покой. Эри вытащила из сумки ночную сорочку, погасила лампы и направилась в темный уголок переодеваться – на случай, если кому-то вдруг понадобится стакан воды или еще что-нибудь. Она уже разделась до нижнего белья, когда в комнату вошла Туте с еще одним стеганым одеялом. Туте свалила подстилку на лавку и оглядела стройную фигурку Эри с ног до головы. Костюм Эри, состоявший из ночной сорочки и панталон, украшали складочки и кружева, квадратный шейный вырез был довольно глубоким. Поверх этого нижнего белья Эри носила парижский корсет из черной итальянской ткани с вышитыми вставками по краям.
– Классная штучка, – Туте положила руки на свои широкие бедра и выставила вперед большие, не стесненные корсетом груди. – Только плохо, что тебе толком нечем ее заполнить.
Эри одарила ее потрясающе красивой улыбкой:
– Да, но я молода. Видя тебя, я надеюсь, что лет этак через пять я обзаведусь подходящими формами.
Карие глаза Туте расширились, потом сузились. Она оскалила зубы и зарычала:
– Ну ты, маленькая…
– Туте, – Эффи стояла в дверях. – Пошли, хорошая моя, пусть мисс Скотт закончит переодеваться ко сну.
Бросив на Эри последний сердитый взгляд, Туте гордо прошествовала из комнаты. Эффи вздохнула и покачала головой, глядя на удаляющуюся дочь. Затем она обернулась к Эри:
– Возьми, дорогая. Я принесла тебе подушку.
Эри поблагодарила ее и пожелала ей спокойной ночи. Переодевшись наконец в ночную сорочку, она подошла к окну и выглянула наружу. Так много всего произошло в этот день, и так давно она не оставалась сама с собой наедине! Ей нужно было время подумать, и кроме того, ей захотелось вспомнить пережитое.
Бартоломью прошел через заднюю дверь кухни – не ту, через которую он выходил из дома, а другую, через нее можно было пройти в зал. Он на мгновение задержался у двери гостиной. Взгляд, которым обменялись близнецы, услышав, что Эри будет ночевать в гостиной, заставил его заподозрить, что они собираются подсматривать за ней, когда она станет раздеваться – надо было проследить за ними. При мысли о том, что он может застать ее полуобнаженной, он почувствовал, как у него закипела кровь и стало горячо внизу живота. Он пренебрег укорами совести и потихоньку заглянул в комнату.
Сложенные одеяла лежали на лавке, но не было видно ни Эри, ни близнецов. Лампа была погашена, и комната была погружена в темноту. И вдруг он уловил какое-то движение у освещенного луной окна и увидел ее, глядящую на затянутое облаками небо.
Волосы мягкими волнами струились у нее по спине, опускаясь до колен, и ему нестерпимо захотелось запустить в них пальцы и зарыться лицом в благоухающие локоны. В неясном свете он разглядел, что на ней была только муслиновая ночная сорочка с завязочками высоко на горле и на запястьях.
Сама невинность. Правда, под тонкой тканью он почти мог разглядеть контуры ее фигурки, вырисовывавшиеся на фоне залитого лунным светом окна.