– Бартоломью? Это вы? – свет едва достигал угла, где он прятался. Она подошла ближе. – Что вы делаете здесь, в потемках?

На смену его страху пришла злость. Прежде чем он успел спросить ее, почему, черт возьми, она бродит в одиночестве посреди ночи, она взглянула на его все еще поднятую руку.

– Почему вы держите свой сапог таким образом?

Ее взгляд скользнул ниже по его телу. Рот ее приоткрылся, и она замерла, шокированная. Бартоломью опустил руку и увидел, что он держал в руке сапог, смертельное оружие, которым собрался ее защищать. Затем в фокус его зрения попали его босые ноги, стоящие на чеканном полу, – и то, что было между ними.

Он был наг. Без одежды, и его достоинство слегка напряглось, как всегда бывало по утрам.

– Бартоломью! – снова выдохнула она. Ее взгляд метнулся вверх, чтобы на секунду встретиться с его глазами, и снова опустился на его обнаженное тело. – Это ваш половой орган? То, что вы вводите внутрь…

Она скользнула ближе, заставив его пульс биться чаще и вызвав прилив крови к его чреслам.

– Ох! – ее рука взлетела ко рту, когда она увидела, как его тело отреагировало на новый раздражитель. Она посмотрела ему в лицо. – Но у вас все не так, как у дикой утки.

Бартоломью хотелось засмеяться. Ему хотелось провалиться сквозь землю. Ему хотелось подхватить ее и швырнуть на кровать. Но он не сделал ничего. Его тело словно окаменело.

Эри окинула взором его тело, начиная с широких плеч с буграми мускулов, темного ковра волос на груди, упругого живота и далее вниз, к тому месту, где смыкались его ноги. Он был красив, мужественно красив. Даже просто глядя на него, она почувствовала жар внутри своего тела. Один пальчик протянулся и робко потрогал шелковистую твердость. Та приподнялась, и она негромко вскрикнула от удивления, а затем снова потянулась к нему.

Резким движением Бартоломью хотел отбросить ее руку, но получилось обратное, и ее рука шлепнула его по тому же месту. Бартоломью застонал и отстранил ее, держа за руки.

– Это сладкая пытка, когда вы дотрагиваетесь до меня так, – сказал он, сморщившись от звука своего каркающего голоса.

– Но… – она попыталась высвободить свою руку, желая снова дотронуться до него, исследовать его жар, невероятно гладкую поверхность, силу и мощь, которую она чувствовала под упругой кожей.

– Нет, – сказал он. – Не двигайтесь, просто стойте на месте и позвольте мне перевести дух.

Ему нужно было вернуть себе власть над собой, над ситуацией. Это было все, о чем он только мог мечтать: пустой дом, он, она, только ее тоненький халат между двумя телами… и кровать, ожидающая поблизости. Его тело умоляло о действии. Его сознание требовало, чтобы он подождал. Надеясь, что дрожь не слышна в его голосе, он подтолкнул ее к лестнице на чердак:

– Поднимайтесь и ложитесь в постель, Эри. Я позабочусь о фонаре.

Одно мгновение она сопротивлялась:

– Бартоломью…

– Идите, мы поговорим завтра.

Эри не желала ждать до завтра. И она не хотела разговаривать. Ее тело горело, как в лихорадке, и было полно желаний, которые она не понимала. Ее тело страстно жаждало чего-то, но она не знала чего. Но она знала, что Бартоломью может объяснить. Интуитивно знала, что Бартоломью может снять ее возбуждение. Она попыталась прочесть выражение его лица в неясном свете. Его лицо было мрачным, напряженным, неприступным. Он выглядел так, как будто era мучила боль. Причиненная ею?

Сглотнув неожиданно возникший в горле комок, она повернулась к лестнице. Уже поставив ногу на первую ступеньку, она приостановилась, надеясь, что он позовет ее. Когда этого не случилось, она украдкой взглянула через плечо. Он не двинулся с места, просто стоял и смотрел на нее, и выражение его лица было таким же жестким и непроницаемым, как истертое дерево перил под ее руками.

– Поднимайтесь, – сказал он.

Бросив на него еще один долгий взгляд, она повиновалась.

Снова оставшись в одиночестве, Бартоломью повернулся к стене, прижав лицо к твердому, обтесанному бревну, с радостью приветствуя боль – она хотя бы отчасти облегчит его страдания!

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Следующий день просто искрился напряженностью. Обнаружив, что комков в его каше больше обычного, Бартоломью выругался и так стукнул тарелкой по столу, что солонка подпрыгнула и очутилась у него в каше.

– Ради всего святого, женщина! – Он вскочил на ноги и схватил полотенце, чтобы вытереть все то, что попало ему на руку. – Эту кашу сварит даже спящий ребенок. Неужели вам так трудно сделать это, бодрствуя?

Эри, стоявшая у плиты, подскочила от грохота тарелки у себя за спиной. Услышав его гневное восклицание, она выпустила корзинку с только что собранными яйцами, которые перебирала, – она хотела выбрать два самых больших и сделать для него яичницу – и корзина полетела на пол. Яичная скорлупа и липкий белок попали ей на юбку. Она сердито взглянула на него, опустилась на колени и принялась вытирать пол:

– А кто говорит, что я бодрствую? Я не сомкнула глаз прошлой ночью.

– И вы обвиняете в этом меня, я полагаю?

Глаза ее застлали неожиданные слезы. Она опустила голову и ожесточенно начала тереть пол тряпкой:

– Если вон та веревка подойдет, идите и повесьтесь.

Бартоломью сжал кулаки, снедаемый желанием вышибить из нее дух или целовать ее до тех пор, пока она не упадет в обморок от нехватки воздуха.

– Все, что от вас требуется, это заниматься всего лишь одним делом, – сказал он, – вместо того чтобы готовить, читать эту свою дурацкую книгу и чинить юбку одновременно.

Эри выпрямилась так неожиданно, что у нее закружилась голова и она покачнулась. Он потянулся поддержать ее, но она ударила его по руке:

– У меня есть вещи поважнее, чем стоять и смотреть, как варится каша.

– Разумеется, и еще у вас есть дела поважнее, чем как следует смолоть кофе или сначала поджарить зерна, как сделал бы всякий на вашем месте.

Эри непонимающе взглянула на него:

– А что, зерна нужно сначала поджарить? Бартоломью в ответ уставился на нее, лицо его было мрачнее тучи, пугающее и красивое одновременно.

– Есть ли хоть что-нибудь, что вы умеете делать? – спросил он.

Возразить Эри было нечего: он был прав во всем. Ее губы задрожали:

– Я очень хорошо распознаю птиц.

Желание расхохотаться после этого ее глупого заявления пропало у него, как только он заметил, что в уголках глаз у нее собираются слезы, которые затем поползли по щекам. Черт! Он так грохнул кулаком по столу, что задребезжала посуда, и подошел к ней. Он не мог допустить, чтобы она плакала. Она отпрянула, когда он приблизился. Гнев оставил его, и жалость зашевелилась в его сердце. Его голос смягчился: – Я не собираюсь бить вас. Идите сюда.