— Что? Старина Тони Порокки? Как он?
— А он был знаменитость?
Дедушка на мгновение оторвался от экрана и устремил взгляд в прошлое.
— Тони? Держал магазинчик для любителей розыгрышей. На Элма-стрит, там, где теперь стоянка. Продавал бомбочки-вонючки и чесоточный порошок. А еще, когда твоя мама была маленькая, Тони на утренниках показывал фокусы.
— Значит, он был знаменитость?
— Все дети его знали. Видишь ли, в нашем захолустье их больше никто не развлекал. Ребятишки наизусть знали его фокусы и всегда кричали хором: «У вас в кармане!» и всякое такое. Элма-стрит. А еще была Парадайз-стрит. И Балаклава-террейс. Там я родился. В доме номер двенадцать по Балаклава-террейс. Все это теперь занято стоянкой. Ой-ёй-ёй… он сейчас ухнет с крыши…
— Выходит, знаменитым — по-настоящему знаменитым — он не был?
— Все детишки его знали. В войну он попал в плен в Германии. Но сбежал. И женился… на Этель Пташкинс, точно. Детей у них не было. Тони показывал фокусы и вывертывался из разных штукенций. Всю жизнь только и делал, что вывертывался.
— И пришпиливал к пальто гвоздику, — сказал Джонни.
— Верно! Каждый божий день. Ни разу не видел его без гвоздики. И всегда такой элегантный… Штукарь. Сто лет его не видал.
— Дед…
— Очень уж все нынче изменилось. В городе почти не осталось знакомых лиц. От кого-то я слыхал, будто старую галошную фабрику прикрыли…
— Помнишь, у нас был маленький транзистор? — спросил Джонни.
— Какой маленький транзистор?
— Ну тот, твой.
— А что?
— Можно мне его забрать?
— Мне казалось, у тебя есть стереомагнитофон.
— Это… для одних знакомых. — Джонни замялся. По натуре он был честный малый, потому что, помимо всего прочего, врать всегда очень сложно. — Они старенькие, — добавил он. — И мало выходят.
— А, тогда ладно. Только тебе придется вставить новые батарейки — старые совсем сели.
— Какие-то батарейки у меня есть.
— Эх, не те нынче приемники! Когда я был маленький, их делали на лампах. А теперь попробуй достань такой! Хе-хе! Оп-ля — гляди, прямо под лед!..
До завтрака Джонни сбегал на кладбище. Ворота оказались на замке, но, поскольку в ограде зияло множество дыр, погоды это не делало.
Накануне он купил пластиковый пакет, выскреб из приемника кашу из химикалий, в которую превратились старые батарейки, и подобрал новые.
Кладбище было пустынно, ни души — ни живой, ни мертвой. Только тишина — огромная пустая тишина. Если бы барабанные перепонки могли издавать звук, он как две капли воды походил бы на эту тишину.
Джонни попытался заполнить ее.
Из-за надгробия выскочила лисица и метнулась в кусты.
— Эй! Это я!
Отсутствие мертвецов пугало больше, чем они сами во плоти… вернее, в бесплотности.
— Я принес приемник, вот. Может быть, с ним вам будет легче, чем с газетой. Гм. Я посмотрел про радио в энциклопедии, и выходит, почти все вы должны знать, что это такое. Гм. Нужно крутить ручки, тогда радио включится. Гм. В общем, я положу его за плиту мистера Порокки, ладно? И вы сможете держаться в курсе событий.
Он откашлялся.
— Я… я тут думал и… надумал: может, если бы в городе узнали про… здешних знаменитостей, вас оставили бы в покое. Я знаю, что это не самая удачная мысль, — прибавил он безнадежно, — но ничего лучше мне в голову не приходит. Я хочу вас переписать. Можно?
Он надеялся, что мистер Порокки где-нибудь рядом. Джонни очень нравился мистер Порокки. Может быть, потому, что он умер позже других и держался более дружелюбно. Не так окоченело.
Джонни переходил от могилы к могиле, записывая имена. Среди старых надгробий попадались очень затейливые, с пухлыми херувимчиками. Но на одной плите были вырезаны футбольные бутсы. Ее Джонни отметил особо:
СТЭНЛИ «КУДА ПРЕШЬ» НЕТУДЭЙ!
1892–1936
Он таки услышал
свой последний свисток…
И едва не проглядел могилу под деревьями. В траве лежала плоская каменная плита (и больше ничего, даже намозоливших глаза уродливых цветочных вазонов), лаконичная надпись на ней сообщала, что это — место последнего упокоения Эрика Строгга (1885–1927). Ни тебе «Спи спокойно, дорогой муж и отец», ни «От безутешных родных»; не было даже «почил в бозе», хотя последнее представляло неоспоримый факт. Но Джонни все равно внес Эрика Строгга в свой список.
Мистер Строгг подождал, пока Джонни уйдет, вышел и сердито уставился вслед мальчику.
Ближе к полудню они отправились в библиотеку.
Библиотека при городском административном центре была новая. До того новая, что там не было библиотекарей. Там работали Сотрудники Службы Информации и повсюду стояли компьютеры, к которым Холодцу строго-настрого запретили приближаться после неприятного происшествия, связанного с библиотечным терминалом, выходом через модем в главный компьютер, оттуда на компьютер Ист-Слэйтской базы ВВС в десяти милях от Сплинбери, оттуда на значительно более мощный компьютер под какой-то американской горой — и чуть ли не с третьей мировой войной.
По крайней мере, так утверждал Холодец. Если верить Сотрудникам Службы Информации, Холодец засорил клавиатуру шоколадом.
Но читать микрофильмы ему не запретили. Не сумели выдумать благовидный предлог.
— Чё хоть мы ищем? — поинтересовался Бигмак.
— Почти всех, кто умирал в Сплинбери, хоронили на этом кладбище, — сказал Джонни. — И если мы откопаем какую-нибудь знаменитость, которая тут жила, а потом отыщем ее могилу на кладбище, то получится, что оно — историческая ценность. В Лондоне есть кладбище, на котором похоронен Карл Маркс. Если б он там не лежал, никто бы про это кладбище и не слышал.
— Карл Маркс? — переспросил Бигмак. — А кто это?
— Ну ты и тундра, — фыркнул Холодец. — Который играл на арфе.
— Нет, который вот так говорил, — пропищал Ноу Йоу.
— На самом деле это тот, который с сигарой, — поправил Холодец.
— Анекдот с бородой, — сурово сказал Джонни. — Братья Маркс. Ха-ха. О, глядите, что я нашел. Старые подшивки «Сплинберийского стража». Почти за сто лет! Нужно будет просмотреть первые страницы. Знаменитостей печатают на первых страницах.
— И на последних, — сказал Бигмак.
— Почему на последних?
— Спорт. Известные футболисты и все такое.
— А, верно. Я не подумал. Ну ладно. Начали…
— Ладно, только… — замялся Бигмак.
— Что? — спросил Джонни.