Уборная была на третьем этаже, а окошко там слишком маленькое, чтобы туда могла пролезть даже такая щуплая старушка, как миссис Тахион.
— А туалетная бумага там осталась? — спросил Джонни.
Медсестра посмотрела на него с подозрением.
— Целый рулон исчез.
Джонни кивнул. Прихватить с собой рулон туалетной бумаги — это было похоже на миссис Тахион.
— И наушники тоже пропали! — продолжала возмущаться сестра. — Вам что-нибудь о ней известно? Вы же навещали ее!
— Просто у нас было такое, ну, знаете, поручение в школе, — принялась отпираться Керсти.
За спиной Джонни раздались шаги. Шаги ног, обутых в практичные ботинки на низком
каблуке. Обернувшись, Джонни увидел мисс Куропатридж.
— Я позвонила в полицию, — сообщила она.
— Зачем?
— Бедной старой женщине… а, это вы… Ей нужна помощь. Хотя никакой помощи не будет. В полиции мне сказали, что она всегда сама возвращается.
Джонни вздохнул. Он подозревал, что никакая помощь миссис Тахион не требуется. А если потребуется — она ее сама отыщет. Если миссис Тахион будет нужно в больницу, она отправится туда, где есть больница. Сейчас она могла быть где угодно.
— Должно быть, она улизнула, когда никто не видел, — предположила мисс Куропатридж.
— Это совершенно невозможно! — твердо сказала медсестра. — Дверь уборной прекрасно видна с сестринского поста. Мы всегда внимательно следим за престарелыми больными.
— Значит, бедная женщина просто растворилась в воздухе! — съязвила мисс Куропатридж.
Керсти под шумок придвинулась к Джонни и спросила уголком рта:
— Где ты оставил тележку?
— Позади дедушкиного гаража.
— Думаешь, миссис Тахион забрала ее?
— Да, — радостно подтвердил Джонни.
Джонни возвращался домой на автобусе. После больницы они с Керсти зашли в библиотеку, где он выпросил фотокопию газеты, отпечатанной на следующий день после бомбежки.
Там была фотография: радостно улыбающиеся люди на развалинах Парадайз-стрит. Конечно, снимок поблек от времени, но на нем можно было разобрать миссис Тупс с ее аквариумом и дедушку Холодца с его осколком бомбы, а еще дальше — и самого Холодца, ухмыляющегося, с оттопыренным большим пальцем. Фотография была не очень четкая и от времени не стала лучше, а вся физиономия у Холодца была перемазана сажей, но все-таки его вполне можно было узнать — если знаешь, что это он.
Они все забыли, а я помню, думал Джонни. Даже если показать им газету, они наверняка скажут: «Да, тот парень здорово смахивает на Холодца, и что?» Потому что… они живут в этом времени. Они из него никуда и не исчезали. В каком-то смысле.
Когда путешествуешь во времени, все происходит на самом деле, но… Это как петля на магнитофонной пленке. Можно прослушать, что записано на том куске, который склеился в петлю, но потом ты все равно вернешься к тому, откуда начал. А все, что изменилось, превращается в историю.
— Что-то ты все время молчишь, — сказала Керсти.
— Просто задумался, — ответил Джонни. — Я думал о том, что, если показать ребятам эту газету, они скажут: «Да, тот парень здорово смахивает на старину Холодца, и что?»
Керсти наклонилась, чтобы посмотреть поближе.
— Да, — сказала она, — тот парень действительно похож Холодца. И что?
Джонни уставился в окно.
— Но ведь это и вправду Холодец. Помнишь?
— Что я должна помнить?
— Ну… что было вчера? — Керсти наморщила лоб.
— Мы ходили на какую-то вечеринку, да? — У Джонни упало сердце.
Все сглаживается, думал он. Вот что самое страшное в путешествиях во времени. Ты возвращаешься не туда, откуда отправлялся в прошлое. Ты попадаешь не туда, куда направлялся, это не твоя реальность.
Потому что в этой реальности во время бомбежки Парадайз-стрит никто не погиб. Это не тот мир, куда я хотел вернуться. Вот я и не вернулся. И остальные тоже. Когда фотограф делал снимок, мы были там, на Парадайз-стрит, но теперь мы здесь, и мы никуда не исчезали.
Поэтому никто и не помнит, что мы отправлялись в прошлое, — помнить-то нечего. В этой реальности мы занимались чем-то другим. Болтались где-то. Тусовались.
В этой реальности я помню то, чего не было.
— Твоя остановка, — сказала Керсти. — С тобой все в порядке?
— Нет, — сказал Джонни и вышел из автобуса.
Шел проливной дождь, но Джонни все равно не поленился сходить посмотреть, на месте ли тележка. Тележки за гаражом не оказалось. С другой стороны, может быть, ее там никогда и не было.
Он поднялся в свою комнату. Дождь барабанил по крыше. По пути Джонни еще лелеял тайную надежду, что, может быть, в этом, другом мире и он сам окажется другим человеком. Но все было как всегда. Та же комната, тот же беспорядок, тот же шаттл на обрывке красной шерстяной нитки под потолком. Те же материалы к реферату по истории, разбросанные на столе.
Он сел на кровать и некоторое время просто смотрел на дождь за окном. По углам притаились тени, Джонни чувствовал их присутствие.
Газету миссис Тахион он где-то потерял. Газета могла бы послужить доказательством, только никто все равно бы не поверил.
Он помнил все: торфяники, дождь, вспышки молний, и удары грома, и боль, которая терзала все тело, когда они бежали сквозь время. И всего этого не было. Нет, не совсем так. Повседневная, будничная, скучная жизнь вновь затопила все необычное.
Джонни стал шарить в карманах. Если бы только осталось хоть что-то…
Пальцы наткнулись на прямоугольник плотной бумаги.
Голоса с австралийским акцентом, доносившиеся снизу, означали, что дедушка дома. Джонни ссыпался по лестнице и вбежал в маленькую гостиную.
— Дедушка?
— Да? — откликнулся тот, не отрываясь от «Закадычных друзей» по телевизору.
— Помнишь, в войну…
— Да?
— Помнишь, ты говорил, что во время войны, прежде чем тебя забрали в армию, ты вроде бы дежурил на наблюдательном пункте, высматривал самолеты?
— Мне за это медаль дали. — Дедушка взял дистанционное управление и выключил телевизор, чего на памяти Джонни еще никогда не случалось. — Я тебе ее небось показывал? Да, верно, так оно и было…
— Не думаю, — со всей возможной дипломатичностью ответил Джонни. Дед очень сердился, когда Джонни пытался расспрашивать его о войне, и упорно не желал ничего рассказывать.
Но теперь дедушка пошарил на полу рядом со своим креслом. Там стояла плетеная шкатулка для рукоделия, которая когда-то принадлежала бабушке Джонни. Впрочем, для хранения ниток и иголок эта вещица служила недолго. Теперь там лежали вырезки из газет, ключи, которые не подходили ни к одной двери, марки в полпенни старыми деньгами и прочий подобный хлам, который неминуемо скапливается в укромных уголках любого давно обитаемого дома. Дедушка долго рылся в шкатулке, ворча себе под нос. Наконец он извлек маленькую деревянную коробочку и открыл ее.