— Рискованно.
— Да ладно тебе. — Маша поставила бокал на подлокотник кресла и привычным движением поправила волосы, чуть тряхнув головой. — Я про другое хочу спросить. Если бы ты узнал, кто стоит за провокацией?.. Трудный вопрос, я понимаю. Но его надо решить. Я помогу тебе. Встречусь с Корсаковым, поболтаю, в декольте разрешу заглянуть. Вот уж у кого фантазия развита! Даже если я надену шерстяные колготки с ватной подкладкой, он все равно будет видеть ажурные чулки на резинках. И это, между прочим, хорошая черта. До некоторой степени это мужской протест, который выражается в том, что женщина сама по себе драгоценность и требует достойной оправы. Красиво я сказанула? Пока не забыла, надо набубнить этот маленький шедевр на диктофон.
— Я тоже...
Виктор внезапно оробел. Ни с того ни с сего представил себе Олега Лосева, который свободно, не отводя взгляда, отвечает Марии: «Я тоже вижу на тебе ажурные чулки». Но нет, это не его. Однако и повторяться не хотел: «Ты красивая» — уже было сказано. И все же повторился, когда подошел к Маше и перенес ее на руках на кровать. Как некогда перенес ее через лужицу. Перешагнул через свою нерешительность, которую отталкивал неповторимый, а для Виктора — отчего-то неприкосновенный образ девушки.
Он возбудился еще больше, когда вдруг ощутил на языке Марии крохотную сережку. Этот маленький инородный предмет казался ему самым чувствительным органом. Он сжимал упругую грудь девушки через летящий муслин халата, словно боялся обжечься о нежную, дышащую под рукой кожу и затвердевшие соски.
Маша неожиданно легко ускользнула из его объятий, оставляя в его руках невесомый муслин, и свернулась под ним калачиком. Как маленькая змейка, скользнувшая из старой кожи и засиявшая новой, еще не тронутой. Девушка взяла Виктора за бедро и неожиданно сильно притянула к себе. Она вся была перед ним, а между ними плотное, мешающее дышать, наэлектризованное пространство. И эта безраздельность взвинтила Близнеца. Он остановился, едва сдерживаясь, но расслышал горячий шепот девушки:
— Не жди меня...
И он не стал противиться желанию. Чтобы потом до бесконечности долго не выпускать девушку из объятий.
* * *
Вадим Соловьев, прослушав запись, поерзал на стуле и едва ли не слово в слово процитировал французскую актрису:
— Мир тесен. Все в конце концов встречаются в постели. — Майор покачал головой. — Да, опыта ей не занимать. Надеюсь, эти минуты были лучшими в жизни нашего беглеца. Показал лучшее время на круге. А ты можешь так?
— Себя имеешь в виду? — покосился на помощника Николай. — Наверное, только и слышишь: «Не жди меня». Короче, давай обойдемся без постельных комментариев. Если невмоготу — сходи высморкайся.
— Я лучше схожу умоюсь. А ты прослушай еще один кусочек — перемотай минут на десять вперед. Уже не поймешь, кто там кого отдрессировал. Но к финишу пришли бок о бок. Вот это беглец! Менты ищут его в грязных подвалах, а он с телкой на атласных простынях заезды устраивает. Секс как стоял на первом месте, так и стоит.
— Ты можешь заткнуться?! — Николай резко выставил ладонь и держал, пока в глазах майора не потухли красные искры, а ноздри перестали источать похотливый дым. Он представил Вадима в машине с подслушивающей аппаратурой. Глубокая ночь, относительная тишина, прерываемая прерывистым дыханием тяжело сглатывающего майора. Натерпелся. Хотя кто знает...
Терехин поймал себя на странной мысли. Ему хотелось выкрикнуть голосом Кайдановского: «Господи! Ну почему ты помогаешь этому кретину, а не мне!»
Он слушал десятки подобных записей, но еще никогда так сильно не сосало изнутри. Николай испытал к Крапивину чувство крайнего отвращения, словно тот буквально на глазах изнасиловал родную сестру. И неважно чью — свою или его, Николая Николаевича Терехина.
— Ну что, берем его? — расслышал Николай. — Он ни черта не знает про заказчика. Зато шикарно устроился.
— Все, проехали! — осадил полковник подчиненного. — Крапивин дальше Машиной спальни не уйдет, разве только завернет в умывальник. Насчет этого я не беспокоюсь. Меня, черт возьми, настораживает следующий факт: закрытую информацию, касающуюся охраны Дронова, действительно мог предоставить человек, хорошо знакомый с особенностями работы госохраны. И если выяснится, что этот человек работает в Кремлевском полку... — Терехин покачал головой. — Мы раскроем натуральный заговор. Я предлагаю дать Дьячковой свободу действий. Пусть носится по Кремлю, ищет встречи с Корсаковым.
Соловьев покачал головой. Терехин снова выставил ладонь:
— Два дня, Вадим. Обещаю. Потом снимем «прослушку» и возьмем Крапивина.
«Договорились», — покивал майор.
— Охранника «пробить»? — спросил он.
— Охота тебе возиться с этим жлобом? — Терехин наморщился и махнул рукой. Телохранитель Дьячковой, на его взгляд, походил на бульдога: тупая рожа, ранние залысины, еще резче проступившие на его бритой голове. Сини больше на щеках и крутом подбородке. Короче, как говаривал Джеймс Хэдли Чейз, в голове у него темно, как внутри арбуза.
* * *
«Мария Александровна, я на дачу хотел прокатиться».
«Напомнил, что ли?»
Этот вопрос, прозвучавший в присутствии Виктора Крапивина, не вогнал Юрия Цыганка в краску, но вызвал в груди ревность... и счастливые воспоминания. Они перенесли его в заснеженный февраль. Телохранитель Марии Дьячковой лежал на кровати, заложив руки за голову, и представлял себе новенькие номера и бампер джипа, покрытые однородной кипенной массой — явный признак долгого безостановочного движения по заснеженной трассе...
Цыганок лишь изредка бросал взгляд на Марию, расположившуюся на переднем сиденье. Она была одета в короткую коричневую дубленку, джинсы, вязаный бежевый берет; шею окутал теплый шарф.
Серебристый джип походил на моторную яхту, он рассекал носом замершую трассу; оглянись назад, и увидишь холодную синеву моря, пенистую кильватерную струю и бьющиеся в студеном месиве льдинки.
Они ехали на дачу к Цыганку. А до этого он, стоя соляным столбом посреди ее студии, произнес короткое слово: «Зима».
Начал он неуверенно и впервые не зная, куда девать свои сильные руки. Было видно, что он тщательно готовил свое выступление, может быть, даже писал и заучивал наизусть. Когда он «буксовал», забывая текст, Мария подбадривала его глазами: «Давай, давай, вспоминай». Цыганок видел, что она тихо издевается над ним, сидя в кресле, тем не менее не мог бросить все к чертовой матери, плюнуть, развернуться и уйти.
— Там сейчас здорово, — едва ли не по слогам соблазнял он свою хозяйку, в которую был влюблен по уши. — Затопим печку, выпьем шампанского. Замерзнем и снова отогреемся. Знаешь, как здорово, — плавно перешел он на «ты», — приходишь в выстуженный дом, зажигаешь дрова в печке и буквально видишь тепло — воздух колышется. — Цыганок показал руками: — Теплый поднимется, холодный опускается. Дрова потрескивают, а ты ходишь в теплой одежде, делаешь что-то по дому. И... как это... не хочется разомлеть. Да, надолго остаться с непослушными пальцами, с клубами пара изо рта и с едва зара... зарождающимся теплом.