Но на следующее утро в семь часов трактор уже вспахивал нашу бахчу, а через два дня прибыла и посадочная команда: пять мужчин, две женщины и четыре собаки. Всеми ими командовал chef des vignes [58] месье Бошьер — человек, который вот уже сорок лет сажал виноград в Любероне. Трактор тянул за собой маленький плуг, а за плугом, с трудом выдергивая из рыхлой земли ноги в брезентовых сапогах, шел лично месье Бошьер, строго следящий за тем, чтобы борозда получалась идеально ровной и находилась на достаточном расстоянии от соседней. Потом на противоположных концах каждой борозды воткнули по бамбуковому шесту и натянули между ними бечевку. Теперь наша бахча, расчерченная ровными полосами, была готова превратиться в виноградник.
Пока из фургона выгружали новые саженцы — малютки размером с мой большой палец, с пятнышком красного воска на макушке, — месье Бошьер осматривал инвентарь. До этого я наивно полагал, что процесс посадки новой лозы давно механизирован, но сейчас обнаружил, что из инструментов у бригады имеются только полые металлические трубки и большой равносторонний треугольник, сколоченный из деревянных жердей. Все столпились вокруг месье Бошьера, он распределил обязанности, и нестройными рядами работники двинулись на поле.
Бошьер шел впереди всех и, будто колесо, катил рядом с собой деревянный треугольник, чьи концы через равные промежутки оставляли на борозде глубокие отметины. За ним шли двое мужчин и втыкали в отметины полые трубки — в земле образовывались отверстия для будущих саженцев. Следом двигался арьергард, который, собственно, и производил посадку. Две приехавшие женщины вместе с женой и дочерью Фосгена оделяли мужчин саженцами и советами, а также ехидно комментировали их разнообразные головные уборы — особенно щеголеватую морскую фуражку Фостена. Собаки развлекались тем, что всем мешали, путались в бечевке и вообще вносили в работу приятное оживление.
Со временем расстояние между работниками все больше увеличивалось — Бошьер уже метров на двести ушел вперед, — но это нисколько не мешало им непрерывно болтать, причем самая оживленная беседа происходила, как правило, между двумя людьми, находящимися дальше всего друг от друга. Остальные члены бригады в это время тоже не молчали, а громко гоняли собак и спорили о том, насколько ровной получается линия саженцев. Вся эта шумная процессия двигалась взад и вперед по полю до самого полудня, а потом Анриетта принесла две большие корзины, и работа временно остановилась.
Все расселись на зеленой травке, покрывающей склон чуть выше виноградника, и с завидным рвением накинулись на содержимое корзин. В них оказались четыре литра вина и целая гора поджаренных с сахаром кусочков хлеба под названием tranches dorées — хрустящих, золотистых и изумительно вкусных. Отец Фосгена пришел посмотреть на проделанную работу, и мы издалека наблюдали, как он ходит по полю, с критическим видом тычет в землю свою палку, а потом удовлетворенно кивает. Потом папаша Андре подошел к нам, чтобы выпить стаканчик вина и, будто старая ящерица, погреться на солнышке. Почесывая собаке живот кончиком своей измазанной в земле палки, он спросил Анриетту, что она приготовит сегодня на обед. Папаша Андре хотел пообедать пораньше, чтобы успеть посмотреть «Санта-Барбару», свой любимый сериал.
Когда все вино было выпито, мужчины поднялись на ноги, стряхнули с себя крошки и опять отправились работать. Когда поздно вечером все закончилось, наша когда-то неопрятная бахча совершенно преобразилась: выстроившись безупречно ровными рядами, из земли торчали крошечные саженцы, едва видные в лучах заходящего солнца. Все столпились у нас во дворе, чтобы немного размять спины и выпить на дорожку, а я отозвал Фостена в сторонку и поинтересовался, во что обойдется проработавший у нас три дня трактор и вся эта рабочая сила. Сколько мы должны этим людям? Фостен замахал руками и даже отставил стакан с pastis, чтобы получше мне все объяснить. Выяснилось, что платить нам придется только за саженцы, а что касается всего остального, в долине существует особая система: соседи сообща и совершенно бесплатно помогают тем, кто производит большую посадку или обновление лозы. В итоге никто не остается в накладе, а кроме того, таким образом можно избежать неприятных объяснений с les fiscs [59] из налоговой. Фостен улыбнулся, с хитрым видом постучал себе пальцем по носу и как бы между прочим спросил, не желаем ли мы, кстати, посадить еще двести пятьдесят саженцев спаржи, раз уж трактор и работники все равно здесь. Это было осуществлено уже на следующий день. Так развалилась наша теория о том, что в Провансе ничего не делается быстро.
Весной Люберон зазвучал по-новому. Птицы, которые всю зиму где-то прятались, теперь, убедившись, что охотники и собаки оставили их в покое, выбрались наружу и запели. Подходя к жилищу Массо, я, кроме их трелей, слышал только один посторонний звук — яростный стук молотка. Возможно, Массо в предвкушении туристического сезона решил прибить на свой дом табличку «Продается».
Я обнаружил его на укромной тропинке за домом. Мой приятель задумчиво рассматривал полутораметровую палку, которую воткнул в землю в узкий просвет между деревьями на опушке поляны. Наверху к палке был прибит ржавый кусок жести, по-видимому вырезанный из консервной банки, с грозной белой надписью: «PRIVÉ!» [60] Еще три куска жести, три палки и несколько валунов лежали на тропинке у ног Массо. Судя по всему, он решил забаррикадировать поляну. Он буркнул себе под нос что-то похожее на приветствие, воткнул в землю вторую Палку и принялся забивать ее в землю с таким ожесточением, как будто она чем-то сильно обидела его.
Я поинтересовался, что это он делает.
— Защищаюсь от немцев, — процедил Массо и начал укладывать булыжники в промежуток между палками.
Поляна находилась довольно далеко от его дома и на обращенной к лесу стороне тропинки. Она никак не могла принадлежать Массо. Я сказал ему, что всегда думал, будто поляна — это территория национального парка.
— Так и есть, — отозвался он. — Но ведь я француз. Значит, она принадлежит мне, а не немцам. — Он подкатил еще один булыжник. — Они приезжают сюда каждое лето, ставят свои палатки и загаживают весь лес своим merde.
Массо выпрямился, закурил сигарету, а пустую пачку выбросил в кусты. Я спросил, не может ли случиться так, что один из этих немцев захочет купить его дом.
— Немцы с палатками не покупают ничего, кроме хлеба, — с глубоким отвращением произнес он. — Вы бы видели их машины — доверху забиты немецкими сосисками, немецким пивом и банками с немецкой кислой капустой. Они все привозят с собой. Жмоты! Настоящие pisse-vinaigres. [61]
Окончательно вжившись в новую роль защитника родины и специалиста по вопросам туризма, Массо произнес короткую речь о проблемах провансальских крестьян. Он признавал, что туристы — даже из Германии — привозят в Прованс деньги, а люди, покупающие здесь дома, обеспечивают работой местных строителей. Но что они сделали с ценами на недвижимость?! Это же просто позор! Теперь ни один фермер не в состоянии купить землю. Мы тактично не упомянули о собственных попытках Массо продать недвижимость по завышенной цене и дружно повздыхали над несправедливым устройством мира. Потом Массо повеселел и поведал мне историю с хорошим концом — о покупке одного дома.