Но как-то утром в начале февраля вся эта пестрая смесь оказалась забытой ради события, не имевшего никакого отношения ни к спорту, ни к преступности, ни к политике. «ПРОВАНС ПОД СНЕЖНЫМ ОДЕЯЛОМ!» — кричал заголовок, и за этими четырьмя словами легко угадывались надежды главного редактора на неиссякаемый поток замечательных новостей, вызванных столь неразумным поведением природы. Вскоре, несомненно, появятся сенсационные материалы о матерях с грудными детьми, чудом оставшихся в живых после ночи, проведенной в заваленном снегом автомобиле; о стариках и старушках, едва избежавших смерти от переохлаждения благодаря своевременной помощи бдительных соседей; об альпинистах, спасенных вертолетом прямо со склона Монт-Венту; о героических почтальонах, своевременно доставивших счет за газ, невзирая на непроходимые сугробы; о местных старожилах, вспоминающих природные катаклизмы прошлых лет. Словом, впереди журналистов ждала масса замечательного материала, и я просто видел, как автор первой статьи, поставив очередной восклицательный знак, в предвкушении потирает руки.
Текст иллюстрировали две фотографии: укутанные снегом пальмы вдоль Английской набережной в Ницце, похожие на ряд белых ажурных зонтиков, и человек, будто упрямую собаку, тащащий за шнур электрический радиатор по заснеженной улице Марселя. Фотографий из сельской местности не было, потому что сельская местность осталась вне пределов досягаемости фотокорреспондентов. Ближайший снегоочиститель работал к северу от Лиона, в трех сотнях километров от нас, а даже самые отчаянные журналисты в Провансе знают, то лучший способ избежать опасных заносов на обледеневшей дороге — это остаться дома или пересидеть непогоду в ближайшем баре. В конце концов, это ведь не навсегда. Просто временное отклонение от нормы, каприз природы, повод заказать лишнюю чашечку café crème, [34] а может, и чего-нибудь покрепче, чтобы разогнать сердце, перед тем как выходить на мороз.
Тишина, установившаяся в нашей долине во время январских холодов, стала еще глубже и непроницаемей, как будто снег добавил лишний слой звукоизоляции. Теперь весь Люберон был в нашем распоряжении — миля за милей ослепительного, безупречно белого пространства, лишь изредка помеченного торопливыми строчками беличьих или заячьих следов и неуклюжими отпечатками наших собственных ботинок. Другие люди на горе в эти дни не появлялись. В более теплую погоду мы частенько встречали здесь охотников, оснащенных всем необходимым, для того чтобы бросить вызов дикой природе: хрустящими багетами, салями, пивом, пачками «Галуаз» и огнестрельным оружием, но сейчас и они предпочитали отсиживаться по своим норам. Те звуки, что мы изредка слышали и сначала принимали за выстрелы, оказались просто треском веток, ломающихся под тяжестью снега. Все остальное время стояла такая тишина, что, как позже заметил Массо, слышно было, как пукает мышь.
Дорожка, ведущая к нашему дому, превратилась в миниатюрную горную цепь: ветер намел на ней гряду глубоких сугробов, преодолеть которые можно было только пешком. Покупка хлеба теперь превратилась в двухчасовую, полную опасностей экспедицию в Менерб и обратно. На дороге я не встретил ни одного автомобиля — все машины фермеров превратились в пышные сугробы и терпеливо, словно овцы, стояли вдоль обочин. Эта похожая на рождественскую открытку погода очень развлекала местных жителей, и они покатывались со смеху, наблюдая, как их соседи и родственники с изяществом пьяных фигуристов пытаются сохранить равновесие на крутых и скользких тротуарах. Два человека, вооруженные метлами, — муниципальные уборщики — расчистили проходы к основным заведениям — мясной лавке, булочной, épicerie [35] и кафе, — и жители городка собирались у них кучками, чтобы погреться на солнышке и похвалиться собственным мужеством перед лицом разбушевавшейся стихии. Со стороны мэрии показался одинокий лыжник и с достойной восхищения точностью столкнулся с другим несамоходным транспортным средством — единственными в городе древними санками. Жаль, что поблизости не оказалось корреспондента из «Le Provençal»: на следующий день газета, несомненно, вышла бы с большим заголовком: «НОВЫЕ ЖЕРТВЫ СНЕГОПАДА: ДВА ЧЕЛОВЕКА ПОСТРАДАЛИ ПРИ ЛОБОВОМ СТОЛКНОВЕНИИ», к тому же и наблюдать за всей этой сценой можно было, не выходя из уютного кафе.
Наши собаки валялись в снегу, как молодые медведи, с разгону влетали в пушистые сугробы, выскакивали оттуда с побелевшими усами и огромными прыжками в шлейфе снежной пыли носились по полям. А кроме того, они учились кататься по льду. Пруд, который еще несколько дней назад я собирался почистить и подготовить к купальному сезону, превратился в зелено-голубой кусок льда и стал для них объектом повышенного интереса. Сначала пес ставил на лед обе передние лапы, вслед за ними — очень осторожно — одну из задних, а потом к ним присоединялась и последняя, четвертая. На пару секунд он замирал, вероятно раздумывая над удивительной загадкой жизни — как это получается, что он стоит на том, что еще вчера можно было пить? — а потом, энергично размахивая хвостом, пытался двигаться. Раньше я всегда полагал, что животные устроены примерно так же, как автомобили с полным приводом, и движущая сила у них распределяется одинаково по всем четырем ногам, и только теперь выяснил, что нам достались две заднеприводные собаки. Поэтому, хотя голова и передние лапы и имели намерение двигаться вперед по прямой линии, задняя часть, включая хвост, вдруг начинала бешено мотаться из стороны в сторону и увлекала за собой переднюю, что иногда приводило к опрокидыванию всей собаки.
Все эти пустынные пространства, покрытые девственным снегом, и непривычное чувство отрезанности от всего мира доставляли нам немалое удовольствие в дневное время. Мы подолгу гуляли, кололи дрова, очень много ели за ланчем и почти не мерзли. Но по ночам, несмотря на огонь в камине, толстые свитера и еще более обильные, чем ланчи, обеды, холод, сочащийся из каменных стен и полов, пробирал нас до костей и пальцев ног. До девяти утра мы не решались вылезти из постели, а за завтраком над столом стоял пар от нашего дыхания. Если теория Меникуччи была верной и наш мир действительно делался все более плоским, значит, и следующие зимы будут похожи на эту. А в таком случае пора прекратить притворяться, будто мы живем в субтропическом климате, и всерьез задуматься о центральном отоплении.
Я позвонил месье Меникуччи, и он с тревогой осведомился, как ведут себя наши трубы. Я поспешил заверить его, что с трубами все в порядке. «Слава богу, — отозвался он, — потому что на улице минус пять, дороги скользкие, а мне уже пятьдесят восемь лет, и я не собираюсь выходить из дома. — Он немного помолчал и добавил: — Я лучше поиграю на кларнете». Выяснилось, что он делает это каждый день, чтобы сохранить гибкость пальцев и на время отвлечься от водопроводно-канализационных тягот. Ознакомившись со взглядами месье Меникуччи на музыку барокко, я не без труда вернул разговор к более низменным сферам, а именно к арктическому холоду в нашем доме. В конце концов мы договорились, что, как только дороги растают, я нанесу ему визит. В доме у месье Меникуччи имеются все виды обогревательных приборов: газовые, масляные, электрические и даже — его последнее приобретение! — вращающаяся солнечная батарея. Он покажет мне их все, а к тому же у меня будет возможность познакомиться с мадам, его женой, обладательницей недурного сопрано. Судя по всему, мне предстояло послушать концерт в окружении труб и радиаторов.