Капитан отметила, что с некоторых пор в звездолете держится стойкий запах дыма и горелого пластика. Кондиционеры с ним не справлялись. Отчасти запах дыма и горелого пластика испускали сами кондиционеры.
Она чувствовала на себе взгляды подчиненных. На скольких из них можно положиться? Капитан полагала, что ее недолюбливают.
Она посмотрела в глаза Канониру и повторила:
— Вы нарушили приказ.
Канонир с видом оскорбленной невинности оглядел рубку.
— Но на нас напали. Они первыми открыли огонь.
— Я сказала, что мы не будем стрелять. — Капитан старалась не замечать одобрительного шушуканья. — Я дала слово Избранному. Он намеревался принять меры.
— Но не принял, — сказал Канонир. — Просто смотрел.
— Он собирался открыть огонь.
— И прособирался. Уничтожен грузовой корабль «Оух-иии». А с ним, смею добавить, и весь наш запас продовольствия… Капитан.
— Тем не менее имело место прямое неподчинение приказу.
— Да почему нам нельзя сражаться?!
Капитан показала на иллюминатор. Флот пролетал мимо мертвых кораблей древней расы Космических Захватчиков.
— Они сражались. До бесконечности. И посмотрите на них теперь. А они ведь первые из многих. Вспомните вортироидов. И мегазоидов. И глаксотиконов. Вы хотите того же?
— Ха! Это были примитивные расы. С очень низким разрешением.
— Но многочисленные. И все равно они погибли.
— Если нам суждено погибнуть, лично я предпочитаю смерть в бою, — заявил Канонир.
На этот раз ропот одобрения был гораздо громче.
— Но смерть — это всегда смерть.
Капитан подумала: «Если пристрелить или арестовать его, вспыхнет бунт. Оштрафовать? Нельзя — нам не платят. Под домашний арест тоже не посадишь, потому что — эта мысль была ей отвратительна — в конце концов он может нам понадобиться».
— Объявляю вам строгий выговор, — сказала она.
Канонир хихикнул.
— С занесением в личное дело, — добавила Капитан.
— Поскольку живыми нам не уйти… — начал Канонир.
— Это вас не касается, — перебила Капитан. — Вы отстранены.
Канонир сердито сверкнул на нее глазами.
— Когда мы вернемся…
— О, — изумилась Капитан, — так вы все-таки полагаете, что мы вернемся?
К вечеру у Джонни поднялась температура и началось то, что его мама называла «воскресной вечерней лихорадкой». Только одна отрадная мысль согревала его, когда он лежал в постели: что бы ни случилось, в школу он завтра не пойдет.
Где-то за глазами чесалось и саднило. Сгибы рук потели.
Вот что бывает, если постоянно сидеть у компьютера, вместо того чтобы гулять на свежем воздухе, сказали ему. Смысл этого утверждения он не очень понял — ведь на свежем воздухе он наверняка простудился бы еще сильнее. Однако по опыту Джонни знал: болезнь всегда есть следствие твоих поступков, что бы ты ни делал. С предков станется заявить, что не следовало пить витамины и тепло одеваться. К врачу его поведут, наверное, в пятницу — родители любят, чтобы к моменту посещения поликлиники ты разболелся как следует. Тогда доктора точно определят, что с тобой.
Внизу работал телевизор. Джонни добрых двадцать минут соображал, не вылезти ли из кровати и не включить ли свой старенький телик, но стоило ему пошевелиться, как перед глазами начинали плыть лиловые пятна, а в ушах поднимался звон.
Однако ему, похоже, удалось осуществить задуманное: когда он снова посмотрел в сторону телевизора, тот работал и давал цвет куда лучше обычного. На экране были комментаторы — один темнокожий, другой в очках, причем казалось, будто стекла вросли ему под кожу, — и студия. Все как всегда.
Только в уголке, там, где обычно писали «Финансовый кризис» или «Евросаммит», стояло «Война со скрр-иии». Джонни не слышал, что говорили в студии, но на экране появилась карта космоса. Черная. В этом суть космоса — он бесконечный, черный, с единственной точкой внутри, и эта точка — все остальное.
В черноте посередке висела кургузая красная стрелка. От края карты на нее нацеливалось несколько десятков синих стрелок. В углу примостилось изображение человека с микрофоном.
Стоп, подумал Джонни. На борту у скрр-иии нет никаких репортеров Би-би-си. Точно! Они бы сказали. Из Си-эн-эн там вроде тоже никого не было…
Картина изменилась. На экране появилась палатка. Перед большущей копией предыдущей карты стоял здоровенный дядька.
Появился звук. Дядька говорил:
— …этот Джонни? Он не боец. Не политик. Стоит делу принять крутой оборот — он в кусты. Он не держит слово. А в общем, что ж, он славный малый…
— Неправда! — крикнул Джонни.
— Да? — сказал голос у него за спиной.
Он оглянулся не сразу. Судя по всему, голос шел из его кресла. А это было еще невозможнее, чем скрр-иии по телевизору. В это кресло никому не удалось бы сесть: там громоздились книги, грязные футболки, картонные тарелки, оставшиеся от ужинов, и прочий хлам. Там залегал глубинный пласт носков и, наверное, ждал своего часа Затерянный Клубничный Йогурт. Никому не удалось бы устроиться в этом кресле без специального оборудования.
Однако Капитан сидела в нем. И чувствовала себя вполне уютно.
До сих пор Джонни видел только ее голову и только на экране. Сейчас он увидел, что в длину Капитан достигает двух метров, но очень тонка и больше походит на змею с лапами, чем на аллигатора или тритона. Примерно на середине туловища помещались две пары толстых тяжелых лап, а в верхней его части — две пары лап потоньше и очень сложные плечи. Капитан была в коричневом комбинезоне, а то, что не скрывала материя, — голова, все восемь лап и большая часть хвоста — отливало золотистой бронзой и было покрыто очень мелкой чешуей.
— Если вы припарковались на улице, то миссис Кэннок из дома напротив устроит жуткий скандал, — сказал Джонни. — Она заводится, даже когда папа ставит там машину, а ведь в машине и тысячи метров не будет. Это, наверное, галлюцинация, да?
— Разумеется, — ответила Капитан. — Вряд ли игровое и реальное пространство сообщаются где-нибудь вне твоего сознания.
— Однажды я смотрел фильм про звездолет, который мог попадать в любую точку Вселенной через лазейки в пространстве, — вспомнил Джонни. — Выходит, у меня в голове лазейка?
Капитан пожала плечами. При четырех верхних конечностях это выглядело чрезвычайно незаурядно.
— Погляди-ка сюда, — сказала она. — Смотри.
Она показала на экран. Там виднелись звезды и вдалеке — точка. Точка очень быстро росла.