Он бросил взгляд на Хамида и прошелся вдоль правого борта «КамАЗа». Наткнулся на клетку с пленником. Как он еще не загнулся там — со связанными руками, в одном положении скрюченного тела, почти без воды, не говоря о еде. Одиннадцатый день так — и все еще жив. Удивительно. Другой бы уже давно подох от отчаяния, боли и жары.
Интересно, спит или нет?
Когда Азамджон заступил на пост, пленник не спал, он, насколько позволяла клетка, разминал шею, то поднимая, то опуская голову. Как раз в это время раздался откровенно холуйский вой шакала. Вслед за ним послышалась короткая песнь завирушки, или, как ее называют в этих местах, хвостатого кузнечика. Ее тут же поддразнил пересмешник. Несомненно, кто-то вспугнул птиц. Может, волк? Нет, сигал не будет гнуть спину перед волком, хоть и намного слабее его.
Азамджон сделал несколько шагов к клетке. Прислушиваясь и озираясь, присел на корточки.
Не спит.
Хотя какой тут сон... Надо или совсем не спать, или побыстрее призвать вечный покой.
Это так только говорится, на самом деле пленник попадет в еще более ужасные оковы преисподней. Но и здесь можно было поспорить: что там уготовано грешнику, неизвестно, а тут, на земле, прописаны такие страдания, что впору темным силам перенимать у Безари опыт.
— Эй ты! — негромко, но внятно позвал пленника караульный, ткнув ему в плечо холодным стволом «узи». — Не подох еще?
Ему нравилось, как Безари обрабатывает пленника, напоминая ему о семье, режет сердце короткими фразами. Улучив момент в отсутствие командира, Нади тоже решил попробовать.
— Слышишь, ты, русская собака? Я лично занимался твоей женой.
Пленник не реагировал.
Может, он не совсем убедительно произнес эти слова?
Конечно, Безари легче, он видел жену Назира, несколько дней она была его пленницей. А Азамджон с пятью товарищами в это время находился в Афганистане. По возвращении он застал уже самого Орешина, который первые сутки плена провел в абхане и до того провонял дерьмом, что одежду с него пришлось снять. Но не только поэтому: для него была готова клетка, а солнце надрывалось от нетерпения вонзить в неприкрытое тело свои огненные лучи.
— Ты оглох, собака? — Оглянувшись на дом, Азамджон снова ткнул Орешина стволом карабина. Включив фонарик, осветил его лицо. Он старался подражать интонациям командира. Жаль, нельзя громко говорить, от этого его голос был не столь убедительным.
Исправляя положение, Азамджон перешел к описанию Анны, которую в глаза не видел, но осязаемо представил: блондинка с пышными формами, маленького роста. Если бы он догадывался о том, что пристрастия его в корне отличны от вкусов русского полковника, он бы открыл клетку, выволок его и, несмотря на строжайший запрет Безари, забил бы до смерти.
— Ведь ты всегда помнишь о ней, правда? — Азамджон низко склонился и слегка повернул голову, пытаясь заглянуть пленнику в глаза. По-русски он говорил с сильным акцентом. — О, какие у нее были красивые волосы!.. Белые, как хлопок, нежные... как хлопок. И вся она пухлая, как хлопок...
Нади сделал паузу и в ночной тишине различил мягкий шелест крыльев потревоженной птицы или летучей мыши. Он обернулся на звук. И тут же встал, вскидывая автомат. В лунном свете он различил четкую фигуру человека.
Орешин тоже повернул голову. Сердце его замерло в груди.
Игорь едва дождался вечера. Кроме тех жалких капель воды, которые перепали ему во время неожиданного благородного поступка Саида Файаза, пить в этот день ему не дали. Прохладные прутья клетки напомнили ему о воде. Даже не о воде, а о сырости. Ему казалось, что прутья должны быть сырыми. Он коснулся их губами и долго прижимал уста к холодному металлу. Эфемерная влага на какое-то время облегчила его страдания. Но нужно продержаться до ночи, когда взойдет луна и погаснут огни машин. Потом еще немного, десять минут, не больше. По истечении этого срока он узнает о своей дальнейшей судьбе. И не только своей. Когда взойдет луна, он узнает о судьбе Анны...
Орешин не раз возвращался к утренним событиям, вил спасительную нить размышлений.
«Прочь отсюда, Ремез! Уходи, это приказ!»
Недолго осталось ждать, огни машин уже погасли, луна проворно ползет вверх.
Еще немного. Нужно только вытерпеть этого человека, который, опустившись на корточки, несет вздор.
Имитатор. Подражает Безари, даже слов своих у него не находится.
— Ты ведь всегда помнишь о ней, правда?
Правда. Хочется даже не крикнуть ему в лицо это слово, а прошептать: «Правда... И никогда не забуду. Что бы ты ни говорил о ее светлых, как хлопок, волосах».
Орешин замер. Что сказал этот караульный? Про кого он говорит? У Анны темно-каштановые волосы. А-а...
Игорь с усилием поднял голову, чтобы собрать последние силы и засмеяться в глаза еще одному лжецу, который даже не знает, как выглядит жена пленника. Теперь Игорь был уверен, что Анна жива. Это подтвердилось окончательно только сейчас: врал караульный, а до этого во лжи упражнялся сам Безари. Наверняка в свое отсутствие он отдал приказ охраннику продолжить моральный прессинг, поскольку сам исчерпал свои возможности.
И нет близко Алексея, никого из «беркутов». Есть Анна — живая, и ради этого можно терпеть любые муки. Пытки кончились. Да здравствуют пытки!
Он здесь для того, чтобы умереть, для того, чтобы спасти семью. И если три дня назад он говорил себе, что последнего не сделал, а первое зависит не от него, то теперь может с уверенностью сказать, что выполнил свою миссию.
Игорь надеялся узнать свою судьбу через несколько минут, но охранник сократил сроки. Теперь можно выпустить из рук невидимую нить, расслабить челюсти. И рассмеяться в лицо караульному.
Похоже, тот подбирает слова... замолчал... прислушался...
Сердце Игоря замерло, когда охранник вскочил на ноги и вскинул автомат.
"Да здравствуют пытки, которым не видно конца...
Анна..."
Он думал только о ней, но воспаленное сознание говорило о конце. Это был последний приступ. Игорь знал, что если сейчас не увидит Алексея, то сойдет с ума. Более всего он был близок к помешательству в тот момент, когда подумал о реабилитации старика-табиба. Ему казалось, что вчера утром беззубый лекарь укрылся в горах и заливается свистом...
Около двух часов назад, когда его сознание медленно выбралось из полуобморочного состояния, Игорь вдруг поймал обрывок собственных мыслей: «...начинать нужно с южной стороны, самая благоприятная — восточная — в это время хорошо просматривается. Вот если бы на ночь они не включали освещения...»
Все же надежда не покидала его ни на секунду...
Игорь повернул голову. Он смотрел в ту же сторону, куда был направлен карабин стражника. По освещенной луной улице в их сторону торопливо двигался человек. Это не Алексей или кто-то из «беркутов». Во-первых, его видно, а во-вторых, охранник не стрелял.