И так далее, и тому подобное. Убеждать Леонора умела. Отец лишь вздыхал и опускал глаза: он считал, что молодая супруга в чем-то, конечно, права, но следует ли торопиться? Да, дочь доставляла ему немало хлопот, и ее судьба беспокоила его, но Вероника была его любимым ребенком, и ему трудно было с ней расстаться.
* * *
Вероника росла умненькой и послушной, хотя и немного себе на уме. Старший брат Антонио также души в ней не чаял, защищал и баловал. Их мать умерла рано, Вероника помнила ее смутно – маленькая худенькая женщина с большими, немного грустными глазами и теплыми добрыми руками. Теперь она приходила во сне, разговаривала с дочерью и ласково кивала, перед тем как исчезнуть из пробуждающегося сознания Вероники. Такие сны оставляли после себя легкую, как предрассветная дымка тумана, печаль на сердце и необъяснимый молочно-ванильный привкус во рту. Вероника привыкла к этим снам и полюбила их. И даже научилась беседовать с матерью, стараясь, впрочем, на всякий случай не прикасаться к ней, хотя бы и во сне.
Сны составляли очень важную, если не главную, часть ее жизни, и Вероника искренне не понимала, как Антонио может экономить на сне ради пирушек с друзьями или серенад под балконом очередной пассии! Она доверчиво рассказала ему, как встречается во сне с матерью. Антонио, похоже, был немало озадачен:
– Это что-то новенькое! Сестренка, ты рассказывала это еще кому-нибудь?
– Это – нет. Но разве я делаю что-то дурное?
– Нет… не знаю. Но рассказывай только мне или отцу, ладно? Обещаешь?
Вероника очень любила Антонио и ценила его советы. Брат требовательно смотрел в глаза, и она тут же кивнула:
– Обещаю, конечно!
Сама она еще в детстве поняла, что беспокоит родных тем, что отличается от других детей. Чем? Как-то раз она прибежала утром к отцу и взахлеб стала рассказывать, что опять была «там»: большой-большой лес, и длинный деревянный дом с круглым очагом посередине, и здоровенный волк, ее собственный зверь!
Вероника думала, что отец порадуется. Но он растерянно оглянулся на стоящего рядом Антонио, притянул дочь к себе и, усадив на колени, обратился к сыну:
– Это уже не в первый раз! И она видит это не только во сне. И знаешь, день ото дня ее рассказы почти не меняются!
– Я знаю. Кое-что она рассказывает и мне. Что ж, – Антонио был намного старше сестры и давно разговаривал с отцом на равных, – пора бы уже привыкнуть к ее странностям. Святая палата не заинтересуется Вероникой, если мы научим ее просто держать язык за зубами. Она сообразительная и послушная.
Оставшись с ней вдвоем, Антонио попытался выудить подробности ее видений: что это был за дом, кто такой Учитель, какое отношение к ней имел норманн по имени Ольвин и прочее. Но видения не приходили по заказу, и говорить о них вот так прямо и отвечать на вопросы в лоб не получалось. И вовсе не из-за упрямства Вероники! Просто у нее тут же начинала сильно-сильно кружиться голова, а усилия вспомнить нечто сверх того, что «пришло» само, вызывали пронзительную боль где-то в глубине головы, будто ее ударили над левым ухом.
Антонио, жалея сестру, оставил с тех пор свои попытки выведать у нее что-либо дополнительно, но напоследок осторожно спросил:
– А не видишь ли ты Христа или Святую Деву? Не говорят ли Они с тобой?
– Что ты, что ты! – Вероника засмеялась и замахала на него руками.
– Это вовсе не смешно, – строго заметил брат, и она испуганно замолчала. А он потребовал еще раз: – Никому, кроме меня и отца, ничего не рассказывай!
* * *
У их семьи были особые причины опасаться инквизиции. Вероника родилась католичкой, но прекрасно знала (это не скрывали от нее), что все остальные – и отец, и мать, и Антонио – были морисками, обращенными в христианство мусульманами. Когда испанские монархи, Изабелла и Фердинанд, только-только начинали войны за объединение страны и за обращение всех подданных в единственно правильную (католическую!) веру, сеньор д’Эстанса не стал ждать. В вопросах политики он полагал себя достаточно дальновидным и не слишком держался за традиции предков – семья обратилась в католичество задолго до падения Гранадского эмирата. И в те месяцы, когда судьба Гранады буквально висела на волоске, судьба Вероники отсчитывала последние дни перед ее появлением на свет в Севилье, куда заблаговременно перебралась их семья. Здесь их никто не знал.
Но за морисками всегда присматривала Святая палата – не вернутся ли новообращенные к старым ритуалам? И отец тратил немало денег: свидетельство католической лояльности стоило недешево. А после смерти матери Вероники счел за благо жениться на католичке Леоноре, женщине молодой и красивой, а главное – из старинного христианского рода. Сеньор д’Эстанса был мориском, но богатым, Леонора – знатна, но бедна. И она не думала слишком долго – предложение было принято с охотой. Теперь молодая супруга расчетливо вела богатое хозяйство, тратя большие (но не чрезмерные) суммы на наряды и украшения, ревниво поглядывая на подрастающую падчерицу.
Этот брак упрочил положение отца в обществе, но теперь внимание Святой палаты могли привлечь странности Вероники. Взрослея, Вероника все больше осознавала, насколько опасны могут быть ее необдуманные рассказы, явно выходящие за рамки христианской догмы. Но никогда в жизни она не пыталась (да нисколько и не хотела!) избавиться от своих снов и видений.
Постепенно разрозненные фрагменты видений, то повторяющиеся, то новые, сложились в стройную картину, которую Вероника стала называть «моя другая жизнь». В этой «другой жизни» все было по-другому: жаркое небо родной Испании, долины с виноградниками и оливковые рощи менялись на суровые скалы с заснеженными вершинами, узкие каменистые заливы холодного моря и непривычный лес с ледяной, бьющей о мшистые валуны речкой. «Другие люди» этих видений любили ее и заботились о ней, и Веронике было хорошо с ними.
Однажды, когда еще жива была ее матушка, Вероника попыталась выведать у родителей (уж они-то должны были знать!), куда подевались «те другие ее родители». Но это вызвало лишь раздражение и досаду у отца и страх и растерянность у матери. Матушка умоляюще сложила руки на груди, а отец настоятельно попросил дочь оставить свои пустые фантазии. Что ж, оставить – так оставить. Вероника замыкалась ненадолго, а затем принималась беспечно щебетать, рассказывая отцу о своих новых видениях. Вплоть до того дня, когда отец вместе с Антонио предупредили ее прямо о грозящей опасности, помянув об инквизиции.
Со временем, поняв, что даже самым близким, отцу и брату, она доставляет своими рассказами лишь неприятные хлопоты, Вероника перестала делиться тайнами и с ними. О видениях, приходящих во сне, и раньше никто бы не мог догадаться: спала она тихо, во сне не разговаривала и лунатизмом не страдала. А то, что она «видела» днем, Вероника научилась скрывать. Чувствуя приближение особого, уже известного ей состояния, когда взгляд становится рассеянным, зрачки расширяются, дыхание почти замирает, а перед глазами проносятся удивительные картины, Вероника благоразумно удалялась либо в свою комнату, где сворачивалась калачиком в большом старом кресле, либо в дальний глухой угол сада, где за кустами жасмина и тамариска в траве у нее было уютное гнездышко.