«Все, схожу с ума».
...Когда лом изменил привычное направление и его острие точно грохнуло в основание башмака, Винниченко негромко, неожиданно для себя и остальных прокомментировал:
— Хуяк!
Словно отдал команду.
Как он решился провести заключительный удар, и сам не понимал. И замах вышел хороший, и посыл плечом важнецкий. И звук соответствующий. Лязгнуло так, что в ушах зазвенело.
А вагон... ни с места. Словно примерз к рельсам. Как же так? Толкать его, что ли?
Винниченко послал беспомощный взгляд на морпеха...
Но то длилось секунду или две. Раздался скрежет, и вагон покатился под горку. Полметра, метр полтора, два...
«Давай! — мысленно орал на него Винниченко. — Пошел, родимый!»
Чила придержал Томильцева за рукав куртки и в быстром темпе негромко прикрикнул на Винниченко:
— Пошел-пошел-пошел, Саня! Забегай вперед, чтобы тебя видели! Ломом, ломом работай! Как там? — не оборачиваясь, спросил Ильин.
— Еще чуть-чуть, — отклинулся сержант Данилов, вычисляя по ходу вагона сектор наблюдения боевиков. Когда он, по мнению командира отделения, сократился на нет и перевалил за ноль, он выкрикнул: — Есть!
Все сейчас работали. Абсолютно все. Пятнадцать человек стали одной командой.
— Пошел! — Чила подтолкнул конвоира и успел еще раз предупредить: — Первые номера направо, вторые — прямо. — «Перепутаются, потом возись с конвойными...»
Ботинки Томилыдева коснулись земли. Шаг в сторону. На его месте тут же оказался Ильин — шаг вперед. В сторону. Вперед. Еще и еще.
«Красиво», — оценил полковник выход десантников и конвоиров. Десантники, пользуясь прикрытием вагона, мельтешением ног конвойных и колес, бежали к объекту. Конвоиры — на помощь товарищу. Не разберешь за этим мельканием, сколько человек высыпало из вагона.
Винниченко к этому времени успел нарисоваться в полный рост. Он бежал чуть впереди вагона и готовился к очередному отчаянному и рискованному ходу. Изловчившись, он, падая, преградил путь вагону ломом. Колесо ткнулось в преграду и, чуть сдвинув его, замерло.
Все замерло. Прекратился скрежет рассерженных рессор, недовольное попискивание колес о полотно, затихли быстрые шаги... Потом прорвало.
Столько оскорблений в свой адрес Винниченко не принимал еще ни разу. Кто-то из конвойных даже двинул его по голове:
— Че делаешь, мудила!
— Да я... — Саня нагнулся за упавшей шапкой.
— Лезь теперь за башмаком, баран!
На глазах двадцати террористов Винниченко полез под колеса. Глянул в сторону здания: никого. Словно никто, кроме уиновцев, из вагона не выходил. Четко сработали десантники, отметил Винниченко. И только сейчас его руки мелко-мелко затряслись. Отходняк.
Ухватив за ручку башмак, похожий на здоровенный фуганок, конвоир посмотрел в другую сторону. В окнах прицепного вагона замерло штук двадцать голов. Все неподвижны. А что дальше? Фиг его знает. Сработали вроде бы чисто.
Артемов уже стоял за спиной Родкевича.
— Давай, Андрей, пошел.
Когда начальник этапа присоединился к подопечным, Винниченко вытянулся. Демонстративно приподнял башмак, пожал плечами.
Родкевич и слова не сказал. Несколько секунд неотрывно смотрел на своего подчиненного, потом щелчком отбросил окурок и, развернувшись, вернулся в вагон.
— Молодец, Андрей, то, что нужно, — похвалил его Артемов. — Что там, Юра? — спросил он сержанта Данилова.
— Пока все тихо.
— Игорь?
— Чисто, — отозвался Игорь Баранов.
Вагон опять слегка тряхнуло, когда конвойный Осипян выдернул лом, а на его место снова стал башмак. Раздался смех, шлепки, подковырки.
Никто из уиновцев ничего не понял, когда несколькими минутами раньше Артемов, пожав руку Ильину и пожелав бойцам удачи, спросил у командира группы:
— А как бы ты нарисовал красное солнце и синее небо?
— Губной помадой и синей тушью для ресниц, — улыбнулся Чила. — Это вы с парнем за партой сидели, а со мной подруга была.
Чила ожидал увидеть обычный канализационный колодец. Однако первым спускался в широченную шахту. Ноги находили удобные для спуска широкие скобы, расположенные друг от друга на расстоянии сорока сантиметров.
«Вот как они шли», — думал Николай и прикидывал, когда же кончится этот затяжной спуск. Представил, как в невероятно быстром темпе спускаются по этой горизонтальной шахте несколько десятков человек. Едва рука отпускает скобу, чтобы взяться за следующую, как на то же место шлепается ботинок. Посмотреть со стороны — это единый организм огромной гусеницей перебирает ногами, сползая все ниже и ниже.
Ниже и ниже...
Ни конца, ни края.
Единый организм. Сливающиеся воедино натужные вздохи, шлепки, шарканья, бряцание оружия. Ядовитая сороконожка.
Ильин знал, что ждет его внизу. Потому, наверное, нащупывал ногой следующую ступень не с опаской, а осторожно. Вот его нога ткнулась во что-то мягкое. Он щелкнул зажигалкой и в слабом подрагивающем свете увидел труп милиционера. Вода скрывает его наполовину, не видно лица, а только затылок и ухо.
Отпустив руку от скобы и оттолкнувшись, Николай приземлился в метре от тела.
— Осторожно, пацаны.
Он отошел в сторону, давая дорогу товарищам. Помог удержаться на ногах Гадкому Утенку, поскользнувшемуся на скользком бетоне.
— Где мы? — спросил Лилипут, спустившийся последним.
— Молчать, — лениво посоветовал остальным Чила. Ноздри спецназовца пришли в движение. Он впитывал эту незнакомую атмосферу, словно мог по запаху представить ее, даже понять как живое существо, сориентироваться в этом затхлом брюхе. — Метро вроде бы, — сказал он, снова посветив зажигалкой. — Брошенная ветка, что ли, не пойму. Лилипут, пошарь-ка у мента, может, у него фонарик есть.
— Вот какой-то фонарь лежит, — сказал Гадкий Утенок, обследуя свою часть колодца.
— Где?
— На приступочке.
— На приступочке, — хохотнул Лилипут. — Дяревня. — Наморщившись, он пошарил по карманам милицейского бушлата, расстегнул его, наткнулся на пистолет. В последнюю очередь обнаружил автомат, придавленный телом. — Оружие взять?
— Не надо. Пусть останется на всякий случай. А фонарь возьмем. Утенок, — спросил Чила, — на приступочке больше ничего нет?
— Никак нет, Евгений Ваганович, — моментально сориентировался боец. — Чисто.
— Фонарь-то светит?
Вместо ответа Утенок продвинул продолговатую клавишу вперед и даже зажмурился от яркого света.