Пока что группа Ильина работала чисто и ни одной серьезной ошибки не допустила. Теперь главная задача спецназовцев — ждать результатов своей деятельности. Они подарили штабу информацию, которую там не смогли бы добыть при всем желании.
Ждать. Затаиться и ждать.
Сколько?
Может быть, сутки. А может, и больше. Идти назад рискованно, можно напороться на боевиков из группы прикрытия.
Ждать.
Это очень трудная работа. Они ничего не смогут сделать против сорока с лишним боевиков, лишь сложить свои головы и погубить заложников. Желания стать Рембо не возникало ни у одного бойца. Они давали место настоящим профессионалам в области антитеррора. Или уступали его — не суть важно.
16.55
Тщательная проверка помещений заняла сорок минут. Непроверенным осталось лишь одно. Магомед ловким перекатом перевалился через прилавок третьего окошка. Пригибаясь, сменил позицию, уходя вправо и освобождая место для своего товарища. В глубину стеллажи достигали семидесяти пяти сантиметров, где свободно умещались «челночные» багажные сумки. Сквозные стеллажи, не разделенные на ячейки и занимающие правую сторону помещения, имели плачевный вид: обгоревшие сумки и чемоданы были заплеваны пеной из огнетушителя и в общей массе походили на коробки из-под видеотехники после пожара — с выгоревшим картоном и застывшими черно-белыми потеками пенопласта. Кое-где все еще курился дымок — слабый, как дым от сигареты, но удушливый.
Скопившись желтовато-сизыми клубами под потолком, он лениво утекал в небольшую решетку вентиляции.
На полу валялись номерки, гильзы от «дерринджера», осколки лопнувших плафонов и ламп, мелочь, вывалившееся из выгоревшей сумки барахло.
Еще дальше, на стыке двух стеллажей, находился очаг возгорания. Там, где рванули две гранаты, пострадали даже металлические каркасы. Проливка того места была самой обильной, на полу стояли зловонные лужи: пахло уксусом, горелым полиэтиленом и тлеющим войлоком. До того резкий запах, что боевик ускорил шаг и едва не упал, поскользнувшись. Отпуская автомат, свободной рукой Магомед схватился за стеллаж. Тут же едва не разжал свои сильные короткие пальцы: металлический уголок, пузырившийся встопорщившейся краской, показался ему огненным. В обманчивом свете помещения он даже посмотрел на свою испачканную руку. А в черноте обгоревшего багажа, сгрудившегося на третьей снизу полке, блестели немигающие глаза спецназовца. Две пары глаз разделяли какие-то сантиметры. Но если боевик выпустил из рук оружие, то спецназовец держал его крепко. Ствол «варяга» был направлен в грудь чеченца, палец на спусковом крючке уже выбрал свободный ход...
Лежа на холодной металлической полке и касаясь спиной такой же прохладной стены, Чила укрылся за сумками. Он старался не дышать; если бы было можно — то и не смотреть. Глаза и горло разъедали даже не остатки дыма, а сама отравленная атмосфера помещения.
Морпех не мог видеть Гадкого Утенка, который затаился рядом, но слышал его дыхание: бойцы буквально касались друг друга головами, вытянувшись вдоль стены. Чила снова оказался в неудобной позе: он лежал на правом боку. Рука с пистолетом у самого подбородка затекла, и не было никакой возможности поменять положение. Сотовый телефон Михаила Артемова, прищепленный на поясе, нещадно давил на боковую поверхность живота. И с каждым мгновением это давление усиливалось. Чиле казалось, что его нанизали на острую пику и дали понемногу сползать на нее по смазанной салом наклонной плоскости.
Николай не мог подобрать определения своему состоянию и положению. Но вот сейчас понял, что учащенный пульс не напрямую связан с близостью чеченского боевика. Такое чувство, что он упустил что-то важное, какой-то пустяк, имеющий, однако, существенное, очень важное значение.
Что?
Кислотные пары из огнетушителя выедали глаза, острая боль в боку отнюдь не притуплялась. Что? Что может быть важнее вопроса жизни и смерти? Этот сквозной стеллаж представлял собой гробницу эпохи первого крестового похода. Только вместо каменных ниш, выдолбленных в подвалах церквей и монастырей — лежбища «атомного» века. На груди не тяжелый обоюдоострый меч, а самое современное, плюющееся смертоносным свинцом оружие. Давит не плита с надписью на латинском языке, но атрибут из мира электроники, показывающий на изумрудном экране время, изображение любимой, призывающее взглянуть на нее красивой шнуровской мелодией: «Никого не жаль, никого — ни тебя, ни меня, ни его», прочитать сообщение на транслите: «S dobrym utrom, dorogoi!»
Что?..
Где-то рядом ответ. Он так же близко, как и глаза чеченского террориста, который продолжает рассматривать свою руку, словно видит ее впервые. Может, делает вид? Уже учуял противника? Не видит его, но точно знает, что он рядом. Может, прохладный ветерок смерти, сквозивший из ствола пистолета, коснулся его?..
Москва, штаб-квартира ГРУ
Работа валилась из рук. Светлана Николаевна Комиссарова не находила себе места. Отстучала на «Роботроне» пару справок для шефа. И столько ошибок наделала... Вставила в машинку еще два листа бумаги, вытащила их — забыла положить между ними копирку, которую называла прокладкой для черного белья.
Раздался телефонный звонок. Светлана Николаевна проворно сняла трубку.
— Алло?..
Расслабилась. Замначальника оперативного управления. Спрашивает, не было ли известий от Артемова. Не было. Он бы узнал об этом первым — после секретаря полковника. Появилось необоримое желание послать генерала к черту: «Мне больше не звоните!»
Раз начальник оперативного управления справляется, не было ли звонка от полковника, значит, в штабе по освобождению заложников о его судьбе ничего не знают. Хотя «судьба» — негромко сказано, однако навеяно неотступающими неспокойными мыслями.
«Жене Михаила Васильевича — хорошо», — с долей раздражения подумала секретарша. Не звонит благоверный, значит, так и надо.
"Я на месте. Но выйти не могу — нахожусь в зоне особого внимания. Придется прокатиться вместе с Ильиным. Передай шефу, он все поймет".
«Это все? — спросила она майора Кнышева. — Больше шеф ничего не сказал?»
«Нет».
Коротко.
И тревожно.
И ответ оператора сотовой связи походил на последнее сообщение от Артемова: «Телефон абонента отключен или находится вне досягаемости сети».
Таких обезличенных ответов Светлана Николаевна выслушала с десяток.
«Может, генерал что-то темнит? — спросила она себя. — Вдруг Михаил Васильевич находится среди заложников, а звонки шефа управления лишь отмазки, чтобы слух не прошел по управлению?»
«Выйти не могу — нахожусь в зоне особого внимания».