В одном селе он узнал, что рядом в лесу стоят кавалеристы. Мельниченко обрадовался было, но напрасно: в штабе их задержали, и ему немало нервов стоило доказать, что никакие они не диверсанты.
Кавалеристы продержали у себя почти сутки. На следующий день он наткнулся на нашу танковую колонну, она шла из кольца окружения. Танкисты и подсказали ему, где находится штаб корпуса.
Передав устное донесение своего командира дивизии, Мельниченко еще сутки ждал решения штаба корпуса, чувствуя, что его сведениям не доверяют. Наконец, он получил устный приказ от начальника штаба корпуса для командира дивизии и поехал искать своих.
Мельниченко понимал, что за эти почти двое суток в его отсутствие обстановка могла измениться настолько, что он мог просто никого не найти там, где стояла их дивизия, но все же считал себя обязанным любой ценой вернуться к командиру дивизии.
Местные жители, которых встречал Мельниченко, кричали ему, что здесь только что проезжали немцы, но Иван все-таки ехал туда, откуда он выехал в штаб корпуса. Проезжая через деревню, он заметил, что на дороге стоят два немецких мотоциклиста. Сворачивать было поздно, да и если свернуть, то как потом возвращаться, и Иван приказал водителю: «Прибавь скорости, жми на всю катушку».
Иван выглянул из кабины – мотоциклисты, видимо, сначала не понявшие, в чем дело, стояли. Через минуту они все же сообразили, что могут упустить русских, и начали погоню. Иван услышал сзади стрельбу, но шофер гнал на предельной скорости, за машиной тянулся длинный шлейф пыли – не видно было не только мотоциклистов, но и деревни – пылью заволокло полнеба.
Въехав в лес, они долго наблюдали, как медленно оседает пыль. Мотоциклистов не было. «Не понравилось им гнать за нами в такой пыли», – с облегчением подумал Мельниченко.
Штаба дивизии на том месте, где его оставил Мельниченко, не оказалось. На минуту ему стало страшно: «Что же делать? Куда ехать?» К счастью, бензин еще был, они развернулись и поехали по колее, которую оставили машины, отъезжавшие из расположения штаба.
Через несколько часов гонки, нервотрепки, ежеминутного риска напороться на гитлеровцев Мельниченко выехал прямо в хвост колонны наших автомашин. И это оказался штаб его дивизии. Не помня себя от радости, Мельниченко доложил полковнику Гришину о выполненном приказе, передал устный приказ начальника штаба корпуса о последующих действиях дивизии.
Полковник Гришин был удивлен, что Мельниченко сумел и штаб дивизии найти, и вернуться, и это в такой обстановке, когда сплошного фронта нет, все в движении, и запросто можно было налететь на немцев. Да и от своих тоже легко было получить нечаянную пулю.
Гришину за несколько часов до этого удалось связаться по радио с полковником Ивашечкиным, и он получил срочный приказ: всеми наличными силами совершить марш в район села Печары, соединиться там с танкистами Бахарова, постараться найти находившуюся где-то в этом районе кавалерийскую дивизию и ударить оттуда на Родню с целью освобождения группы войск, в которой находился Магон.
Единственной силой, которую мог послать полковник Гришин на Родню, был полк капитана Шапошникова.
С полками Корниенко, Михеева и Смолина связи не было, и все попытки установить ее или хотя бы узнать о судьбе этих частей были безуспешны.
Полковник Гришин был рад, что сам сумел ускользнуть из кольца: вовремя оценив обстановку, он не стал ждать, когда из штаба корпуса будет приказ на отход, и отвел свой штаб на безопасное расстояние. То, что у него оставался полк именно Шапошникова, успокаивало Гришина: «Пока этот полк у меня есть, и дивизия будет жива…»
Гришин, как и Магон, еще не осознавал масштабов надвигающейся катастрофы. Казалось, что и немец уже не тот, что был месяц назад, да и они стали опытнее, не хотелось брать в голову, что противник все еще намного сильнее и до перелома очень далеко…
Встретив полк Шапошникова на позициях юго-восточнее Родни, Гришин немедленно поставил ему задачу на наступление. Шапошников выслушал спокойно, вопросов не задавал, только вздохнул:
– У меня пятьсот человек всего… Орудий, правда, двенадцать, но почти без снарядов. Люди измотаны…
О том, что задача полку была поставлена непосильная, он ничего не сказал, по глазам Гришина было видно, что он и сам это понимает. В глазах Гришина было что-то такое больное и надрывное, что Шапошников больше не стал ничего говорить и замолчал.
Вот уже несколько дней подряд, кроме военных забот, у Ивана Гришина душа все больше болела о доме. От Милославичей до его родной деревни напрямик было всего километров двадцать, и именно от исхода боя за это село зависело, придут ли гитлеровцы на его родину. Теперь его дивизия отходила от Милославичей на юг, а если бы строго на восток – не миновать бы родных мест. Каково было бы пройти мимо отеческого дома с остатками своей дивизии, тем более что каких-то месяц-полтора назад катилась она как раз мимо отеческого дома. Тогда, в последний день июня, когда его эшелон остановился в Рославле, полковник Гришин приказал снять машину с платформы и на час заехал домой.
Он не помнил, когда был в отпуске, а теперь, с началом войны, об этом нечего было и мечтать, поэтому Иван Тихонович не мог удержаться от соблазна побывать дома хотя бы часок, если есть возможность. Мать и брат, смахнув слезы радости после объятий, засуетились, накрывая на стол, а Иван сидел с отцом в переднем углу, испытывая неописуемую радость. Отец был горд за сына: как же, целой дивизией командует. А ведь в молодости обыкновенным батраком был, и что бы с ним стало, если бы не советская власть.
– Фашистов, батя, разобьем обязательно, будь уверен. У меня лучшая дивизия в Красной Армии, – говорил тогда Иван Тихонович.
Ни в каком дурном сне бы не приснилось, что он дал врагу подойти к отеческому дому. И теперь – контрудар на Родню, его последняя попытка сбить немцев с их пути на родную деревню. Так воинский долг переплетался и с сыновними чувствами. Защищать Родину, дом было теперь для Гришина не каким-то абстрактным понятием, а конкретным делом.
Полк Шапошникова, а с ним и полковник Гришин со штабом, совершив марш-бросок в село Печары, обещанной в поддержку кавдивизии там не нашли, танков из дивизии Бахарова было всего девять машин, да и те стояли без горючего. Бойцы лейтенанта Шажка поймали заблудившегося немецкого мотоциклиста, и тот, оказавшийся знающим солдатом, да к тому же связистом, сообщил, что в Родне – 17-я танковая дивизия. Похвастал даже, что командует ею генерал фон Тома, известный еще по Испании, воевал там, в легионе «Кондор». Его очень ценит сам Гудериан, а дивизия у них молодежная, воюет с особым азартом.
Наступать батальоном на дивизию, да хотя бы на полк – авантюра. Шапошников все же осмелился сказать Гришину, что их наступление на Родню бессмысленно, учитывая их силы и состояние, но тот упрямо потребовал выполнять приказ. Не помогли и уговоры комиссара дивизии Канцедала.
Как только полк приготовился к движению на Родню, перед его позициями показались немецкие танки. Артиллеристы Похлебаева и Терещенко сумели их остановить, но ни о каком наступлении на Родню теперь не могло быть и речи. Скрепя сердце полковник Гришин отдал приказ на отход.