Когда я затем по Хайратсбрюкке выехал на велосипеде на Брюсковерское шоссе и покатил в направлении родной деревни, то тут же окончательно выбросил из головы все мысли о школе и обо всем связанном с ней. Как много раз в течение последнего года мне приходилось проделывать этот путь! С тех пор как автобусное сообщение стало нерегулярным, мне приходилось каждую субботу катить домой на велосипеде, сначала через Бирковерские холмы, потом пересекать по насыпи Брюсковерские болота, миновать Грос-Брюсков, Грюс-хаген и Кляйн-Брюсков, вдоль полей и леса шволовских дядьев, пересечь Штайнвальд, а затем по подъему к мютценовским мельницам. Здесь, на самом верху Мельничного холма, для меня всегда было самое любимое место, откуда я любовался лежащим внизу в долине Мютценовом, моей родной деревенькой.
Теперь, когда мне предстояло с этого места попрощаться с моими любимыми местами, все представилось мне столь нереальным, словно я проделывал этот путь во сне. Я хотел еще раз запечатлеть глубоко в памяти каждую мелочь, чтобы ничего не забыть. Увы, сделать этого не удалось, уж слишком тяжело было у меня на сердце. Также было у меня на душе и тогда, когда я остановился на церковном дворе и побывал на могиле сестры Ядвиги, которая умерла, когда ей было всего три года.
Мать и отец были неприятно изумлены, когда узнали, что и я тоже должен буду принимать участие в боевых действиях, поскольку в моем возрасте в армию не призвали еще никого из всей нашей деревни. Были призваны только юноши 1925 года рождения, все те, кто был одногодками Вальтрауд. Мама сказала: «Я всегда надеялась на то, что война закончится раньше, чем ты вырастешь!» Отец пробурчал: «Большой-то он большой, но еще не повзрослел! Видно, дела у них совсем плохи, если теперь забирают уже и детей!»
Вальтрауд и мне все это далось куда легче, мы с ней еще раз вместе сходили в село, как раньше делали это каждую субботу. Мы встретились там с Астой и Хельгой, а также с девочками 1928 и 1929 года рождения, с которыми я должен был попрощаться. Все они были очень веселы и радовались тому, что скоро смогут увидеть меня в матросской форме. Была с ними и Агата, которую все считали моей подругой. Однако это совсем не так, во всяком случае, мы оба об этом совершенно не знаем. Зато все деревенские сплетницы в этом совершенно уверены. Из-за этого мы с ней сторонимся друг друга, и между нами вообще ничего не будет. Что же это за глупость! Раздосадованный этим, я рано отправился спать.
В воскресенье с утра мы с Вальтрауд пошли в церковь. Пастор Шеель произнес проповедь на тему: «Вы слышали мои поучения, и быть вам одесную от меня, и познаете истину, и истина освободит вас!» Но при этом он снова — как часто делал в последнее время — много говорил о политической ситуации. Органистов уже не было с нами, поскольку профессора Раддаца уже призвали в армию. Так что все песнопения исполнялись прихожанами без музыки. Частенько звучало это довольно жалобно, особенно когда пелись последние строфы.
Затем мама приготовила праздничный обед, для чего отец зарезал двух кур. На десерт даже был лимонный крем, который я так люблю. (Обычно его готовили только на свадьбы и в праздники.)
После обеда я уже был должен выехать назад, чтобы еще до темноты добраться до Штольпа. Вместе со мной на нашей повозке выехали мама и папа, поскольку им предстояло присутствовать в Шволове на поминках по дяде Пауле, погибшем в России. Но я попросил их выехать без меня, поскольку хотел забежать еще во двор к Эльфриде, чтобы попрощаться с сестрами, Швагер и Моникой.
В общем же мне прощание с родными местами далось не слишком тяжело, поскольку нам было обещано, что через каждые пять недель мы будем получать четыре дня краткосрочного отпуска. Так что для меня все складывалось так, словно я продолжал ходить в школу, а не служил в морском флоте. Куда тяжелее переживала это мама, поскольку из ее родни уже столь многие погибли на фронте или пропали без вести.
Ребята и девчонки нашей деревни проводили меня до Юденюоле, а там я уж изо всех сил налег на педали, пускаясь в самостоятельное путешествие! Через час я уже был в Штольпе, вздремнул там до полуночи и в половине первого ночи стоял на вокзале, откуда в 00.35 должен был отправиться наш поезд. Пришел проводить нас и директор Циллман, двое учителей сопровождали нас в дороге. Поезд был переполнен. Мы теснились, как селедки в бочке. Бросало нас во время поездки во все стороны так, что Мук даже выдавил локтем оконное стекло.
На рассвете мы выгрузились в Штеттине, а около девяти часов утра были уже в Свинемюнде, [59] пункте нашего назначения. Там не представляли, что им с нами делать, во всяком случае, наконец выяснилось, что мы должны быть направлены на занятия в учебный центр зенитной артиллерии № 8. Поэтому нас временно разместили там в казармах.
Тем временем постепенно стали прибывать гимназисты из Шверина, Нойштрелица и Шнайдемюля, которым предстояло проходить обучение вместе с нами. Но преподавателей до сих пор здесь нет. Наши учителя из Штольпа, едва унюхав казарменный дух, поспешили убраться прочь. Мы пока что шатаемся без дела и осваиваем местность.
Все мы, «штольпенские ребята», держимся вместе: Пети Диттбернер, Герд Нойман, Исси Штеффен, Георг Тегге, Мук фон Тройенфельд, Фриц фон Цицевиц, Арно Йерсин и я. Губерт фон Бонин, Беренц и Гизен должны были остаться в Штольпе, поскольку они еще слишком молоды.
Нойендорф под Цинновицем, 3 ноября 1943 г.
Тем временем нас распределили между Узедомом [60] и Волином, где располагались различные батареи морской артиллерии. Восьмой класс отправился на остров Волин, седьмой класс остался в Свинемюнде, и теперь мы обосновались в местечке Нойендорф близ Цинновица. Доставили нас сюда на грузовике и распределили по двум баракам. Мы, штольпенцы, разместились в одном бараке, вместе с нами живет еще один шверинец.
Но и здесь поначалу не представляли, что с нами делать. О занятиях по материальной части техники пока еще не было и речи. Дни проходили один за другим в тишине и покое. Мы получили обмундирование. Мне повезло, поскольку мне достались вполне хорошие вещи. Каждому из нас выдали зеленый, голубой и белый комплекты обмундирования. Голубые клеши, матроска и бескозырка — для выхода в город, артиллерийская униформа защитного цвета — для повседневной службы, а парусиновая роба — для хозяйственных работ.
Постельное белье у нас в бело-голубую клетку, спим мы на двухэтажных койках один над другим, я вместе с Муком. На наши койки и на шкафы для одежды мы должны наклеить бумажные полоски с нашими фамилиями. Когда Ханнинг Проль из Шверина спросил нашего наставника старшину Бёма, где нам взять клей для этих надписей, то услышал в ответ: «Поскреби у себя в заднице, там наверняка что-нибудь похожее найдется!»