– С автоматами у вас неплохо, – заметил я. – Год назад во взводах вдвое-втрое меньше имелось.
– Стараемся, – расплылся Леонтий. – Еще в обозе шесть трофейных автоматов держим от греха подальше. Раздадим перед наступлением.
Взводный «обоз» состоял из крепкой немецкой подводы, запряженной двумя лошадьми, где хранилось оружие, боеприпасы, теплая одежда.
– Молодцы, – не удержался я. – Двадцать автоматов – сила!
– С пулеметами у нас бедновато. «Максим» старый, побитый. Кожух течет, паять замучились. Был немецкий «эмга», так его проверяющий из батальона забрал. Хорошая штука, скорострельная. Но я припрятал еще один «дрейзе», ручник, знаете, с магазином сбоку?
Еще бы я не знал этот «дрейзе»! С трехсот шагов по мне лупил. Хотя и устаревшая машина, но работает четко. Старший сержант нравился мне все больше. Кто таскал на себе взводное имущество, нагрузившись на марше, как ишак, тот поймет находчивость Леонтия, сумевшего сохранить трофейную повозку, которая взводу по штату не полагается и на которой возили целый арсенал.
– Неплохой пулемет, – заметил я.
– Магазины только маленькие, – заскромничал мой заместитель. – Двадцать пять патронов. И четыре штуки всего. Но второй номер шустрый, за минуту магазин набивает. Может, выпьем, товарищ лейтенант? И перекусим с дороги.
От водки я отказался. Не захотел дышать перегаром на ротного. А кружку крепкого чая с хлебом и домашним сыром выпил с удовольствием. Предупреждая вопрос насчет сыра, Леонтий сообщил, что мелких ферм в округе хватает. Молоком, творогом «кулаки» делятся, просят только скотину не стрелять.
Успел обойти позицию взвода, познакомился кое с кем из бойцов, а ближе к вечеру снова встретился с Илюшиным. Переговорили с полчаса перед ужином, который готовился, как я понял, в честь моего прибытия.
– Чужая земля, – отрывисто рубил Илюшин. – Местным, конечно, фрицы были, как кость в глотке, но и нам не сильно рады. С кем ни заговоришь, одно на языке: «В колхозы сгонять будут?» Вишь, какая слава о наших колхозах идет! Живут хорошо, ничего не скажешь. Боятся нас. И постреливают. Один за пределами роты – ни ногой! Бери с собой бойца, а лучше двух. И заведи привычку всегда иметь при себе автомат.
Поговорили о роте, моем взводе. Костяк крепкий. В роте девять коммунистов, десятка четыре комсомольцев.
– Кстати, в твоем взводе парторг. Длинный, пожилой такой. Коробов Иван Миронович, командир отделения. Мужик надежный. Леонтий Беда, Сашка Мухин – ребята тоже крепкие. Пулеметчик у тебя опытный, хоть и с гонором. Ничего, найдете общий язык.
Упомянул Илюшин про «западников» (местных призывников). В полку уже трое сбежали. Одного поймали, в штрафную роту отправили, а двое наверняка уже у бандеровцев. Поговорили немного о тактике будущих наступательных боев. Мне понравилось, что ротный тоже против атак на ура. Слишком большой кровью обходятся.
– Места трудные, – качал он головой. – Дороги по холмам, как туннели. Засады в двадцати шагах устраивают. Речки, посмотреть не на что, а пока переправишь все хозяйство, полдня уйдет. Пару веревок натянешь, и держись крепче. Если сорвешься на перекате, о камни так долбанет, что не каждый выбирается. Обоз иногда в обход придется пускать, через брод. Посмотрим, как дальше дела пойдут.
– Мосты взорваны? – спросил я.
– Почти все. Но броды есть. Проблема – найти. Но уже проводников набрали, из местных сочувствующих. Да и саперы впереди копошатся. Наводят переправы.
За столом собралась целая компания. Два командира взводов, оба молодые ребята, которые показались мне на одно лицо, старшина Букреев с рассеченным ухом и медалью «За Сталинград». Пришел парторг Коробов. Единственной женщиной в компании была сержант-санинструктор Зина Каляева, широколицая, чем-то похожая на Илюшина. Судя по тому, как она держалась и сидела рядом с ротным (по другую сторону – старшина), я понял, что отношения у них, как обычно водится, не только служебные. Ей было лет двадцать семь, постарше Илюшина. Со мной, знакомясь, поздоровалась походя, как со случайным гостем.
Меня это задело. Но кто я для нее? Очередной взводный, которые только и успевают дела принять и меняются, кто через неделю, кто через месяц.
Стол был накрыт богатый. Домашняя колбаса, пластинки розового сала с мясными прожилками, сметана в глечиках, яркие красные помидоры, нарезанные четвертинками, бутылки со спиртом и розовым местным вином. Что-то еще на тарелках. Ординарец Илюшина поставил посредине стола огромную сковородку с жареной картошкой и мясом, старшина разлил в кружки разбавленный спирт.
Выпили за фронтовиков, за победу. Третий тост – за погибших. Опрокинули кружки молча. Чувствуя, что пьянею, я приналег на картошку с горячей бараниной. После курсантского пайка все было необыкновенно вкусно. Особенно понравилась домашняя, копченая, отдающая дымком колбаса.
Как бывает в таких случаях, говорили обо всем подряд. Спросили, правда ли, что я уложил из снайперской винтовки тридцать с лишним фашистов. Я сказал, что правда.
– Ну, дает Никола! – хлопнул меня по плечу старшина. – Целый взвод уложил.
– А теперь свой сбереги, – желчно подала голос тоже подвыпившая Зинаида. – Сплошные мальчишки, да и ты по годам недалеко ушел.
– Ладно, Зина! – хлопнул ее по заднице Илюшин. – Без тебя командиров хватает. Парень почти год на передовой.
Каляева поморщилась и отодвинулась от старлея. Меня оставили в покое, заговорили о ротных делах. Илюшин сообщил, что наступление, скорее всего, начнется послезавтра. Остается один день. Надо получить дополнительно патроны, особенно автоматные. Подковы у лошадей еще раз проверить.
– Я уже смотрел. Двоим подковы сменить надо, – отозвался старшина Петр Семенович Букреев. – Подковы, гвозди есть. Сделаю.
Выпили хорошо. Запели было, но парторг что-то шепнул Илюшину, и тот согласно кивнул.
– Отставить «Тройку удалую»! Не надо бойцов дразнить. И так все на нервах. Наливай, Семеныч, по крайней и расходимся.
Решение Илюшина мне понравилось. Мой прежний ротный, покойник Черкасов, когда набирался под завязку, то Саню Птаху, тоже покойника, поил и до полночи петь заставлял.Следующий день прошел в суматохе. Слухи о наступлении подтвердились. Скорее всего, на рассвете. Сразу появилась куча проблем. Ко мне заявился пулеметчик Загорулько и, небрежно козырнув, доложил, что кожух «максима» опять подтекает. Надо бы договориться с полковой мастерской. Загорулько был массивным, широкоплечим мужиком лет тридцати, с двумя орденами Красной Звезды и медалью. Две нашивки за тяжелые ранения. Двух орденов во взводе, да и в роте, я ни у кого не видел. Ничего не скажешь, заслуженный сержант.
– Ну, так че? – поторопил меня орденоносец.
– В мастерской, знаешь, что сегодня творится? Раньше почему молчал?
– Сто раз говорил, и сами паяли.
– Ну, вот и паяйте.
– Канифоль кончилась.