Как бы там ни было, Дерябин поставил перед собой цель провести свою первую диверсионную операцию против тех, на чьей стороне воевал совсем недавно, и вернуться обратно в школу. Он всерьез намерился продвинуться вперед и вверх по своей новой служебной лестнице. И вынашивал замысел убедить сперва Дитриха, а если не получится – попробовать выйти на руководителей более высокого уровня: он больше пригодится в тылу. Как специалист по Советскому Союзу… давайте назовем это так. Николай чувствовал в себе намного больше возможностей, чем Абвер требовал от диверсанта.
Но возвращение возможно только при одном условии: если никакая мелочь не привлечет к себе внимание и если группа не засыплется.
Дерябину, избежавшему смерти за короткое время несколько раз, больше не хотелось, чтобы его судьба зависела от чьих-то не до конца продуманных и самоуверенных решений.
Тяжелая, обитая железом дверь закрылась за его спиной.
С непривычки, как это случается со всеми, кто попадает с дневного света в тускло освещенное помещение, в глазах зарябило и потемнело. Но Дробот быстро освоился, обвыкся и огляделся. Первое, что увидел, – другой, помимо грязной лампочки, источник света и единственный источник воздуха: прямоугольное отверстие под потолком, окошко, забранное толстыми прутьями решетки. Оно находилось метрах в двух от пола, выходило на улицу. Прищурившись и приглядевшись, Роман увидел по краям небольшие острые остатки стекла. Зимний холод, от которого не уберегало разбитое стекло, вряд ли казался обитателям камеры обузой. Наоборот, только так в душное помещение мог проникнуть свежий воздух.
Все равно не перебивавший запах стоявшей в углу параши – оцинкованого ведра, накрытого ржавым обрезком железного листа.
Когда Дробота вели под арест, он успел разглядеть здание, в подвале которого оборудовали тюрьму. Это была старая помещичья усадьба, не иначе, в которой последних лет двадцать наверняка не жили, реквизировав хоромы у эксплуататора трудового народа и, как водится, обустроив в его стенах какое-то казенное помещение. Вряд ли помещик, кем бы он ни был, использовал подвал своего дома как узилище. Вероятнее всего, решетки на подвальном окне появились при новой власти. При какой, советской или немецкой, – тот еще вопрос. Однако Роман решил не сушить себе голову подобными глупостями: ему без того было о чем подумать.
…Через фронт остатки отряда «Смерть врагу!» перебрались накануне ночью. Пробирались на восток лесами, стараясь переходить шоссе в темное время суток, добывали продукты в селах по ходу следования, а в день проходили не меньше двадцати километров. Держались все, включая Полину. Девушка не роптала, шла наравне с мужчинами, но, как заметил Дробот, по возможности старалась держать дистанцию между собой и командиром. Если Родимцев и обратил на это внимание, то не подал виду. Хотя вряд ли Игорь Ильич фиксировал подобные пустяки. Перед ним стояла другая задача – добраться до своих и выйти на связь с Москвой.
Жила слабая надежда, что по пути они наткнутся на партизан, у которых окажется радиопередатчик. Этого не случилось, и Родимцев окончательно похоронил такую возможность после того, как Павел Шалыгин выяснил при случае у местных жителей: каратели за последние дни провели массовую зачистку по лесам, фактически выкурив, вытеснив лесные отряды с территорий, прилегающих к линии фронта. Странно, однако, как понял Дробот из разговоров, это обстоятельство неожиданно успокоило командира. Ведь выходит, он и его отряд попали, что ни говори, под масштабную вражескую операцию. И в ловушку загнали не их одних. Почему такое понимание принесло Родимцеву некоторое облегчение, Роман так и не уяснил. Тем более на отношении командира к нему лично это никак не сказалось.
Дробот по-прежнему шел без оружия. Сперва командир распорядился не выставлять его ночью в караул, как и Полину: дескать, из бойца, подозреваемого в предательстве и пособничестве врагу, плохой получится часовой. Только тут взбунтовались остальные. Когда радистка пыталась отстоять право находится в карауле наравне с остальными, ее слушали мало, и, скорее всего, возможность нормально высыпаться помогла девушке каждый день держать равный с мужиками темп. Но факт, что здоровый мужчина может спать, в то время как остальные, измученные маршем не меньше, должны к тому же дежурить по очереди, отряд с командиром не примирил. В результате Родимцев сдался, однако жизнь этим партизанам не облегчил. Теперь всякий раз во время очереди Дробота заступать на пост вместе с ним обязан был стоять кто-то из бойцов. Который должен еще и приглядывать за Романом.
Попытки отговорить командира от излишних мер предосторожности ни к чему не привели. И это дало неожиданный результат: почти все партизаны стали относиться к Дроботу если не с сочувствием, то хотя бы с пониманием: вот ведь, дескать, влип парень. Конечно же, Роман и не думал пытаться бежать, вполне отчетливо представляя свое будущее, если им таки удастся перейти фронт и оказаться у своих. Другие партизаны также не обольщались насчет его будущего, однако законы военного времени никто не отменял. А ведь именно они велели разобраться с Романом Дроботом, и как можно тщательнее. Если отряд особого назначения так просто попадает в ловушку и если часть ложных сведений, которые помогли уничтожить отряд, пришли к командиру через случайного человека, здесь нужна серьезная основательная проверка. Ничего, уверенно сказал как-то Шалыгин, разберутся, подержат да отпустят. Коли повезет, медаль дадут или благодарность объявят.
Вообще на марше партизаны разговаривали мало. Только тот же Шалыгин, оставаясь командиром разведчиков, время от времени расспрашивал о подробностях одиссеи Дробота, видимо пытаясь понять случившееся для себя и решить, имеет ли то, что случилось с Романом, хоть какое-то отношение к разгрому отряда. Дробот, уже дававший подробные показания, вновь рассказывал о своем пленении, расстрелах в лесу, плане Кондакова, предательстве Дерябина. Однако и тогда, когда его допрашивали в отряде, и тем более – сейчас Роман сознательно умолчал о том, при каких обстоятельствах познакомился с офицером НКВД, предателем. Обмолвился, что тот попал в окружение вместе с ним и другими, уцелевшими после налета, а как и почему сам оказался на той трассе, вообще опустил. Не имеет значения, какой приказ отправил бойца на фронте из пункта А в пункт Б…
Несколько раз Дробот замечал, как Шалыгин пытался переговорить с командиром, при этом недвусмысленно кивая в его сторону. Однако Родимцев, судя по всему, уже принял в отношении Романа решение, от которого с завидным упорством не собирался отступать. Именно поэтому первое, что сделал командир, оказавшись в тылу, – посадил Дробота под арест.
До особого распоряжения.
Кто должен отдать такое распоряжение, Роман представлял смутно. А Родимцев, по понятным причинам, ему не докладывал. Все вообще происходило слишком уж быстро, чтобы Дробот успевал следить за событиями.
Вот они пробираются в прифронтовую зону, здесь пока тихо, затишье по всему фронту. Вот где-то неподалеку, с нашей стороны, вдруг начинают бить зенитки, и командир, мгновенно реагируя на ситуацию, приказывает переходить фронт – кто-то отвлекает внимание, знатно подгадали, как знали. Вот они ползут, вжимаясь в землю, вот по очереди скатываются в первую же траншею. Дальше – неразбериха: бойцы в блиндаже под охраной, Родимцев где-то кому-то что-то докладывает. Наконец, под утро охрану снимают, гвардейцы кормят всех, и новый приказ: капитан Родимцев и его люди отправляются подальше от переднего края, в какой-то поселок Хомутовка. Где их поставят на довольствие и где, как понял Дробот, вчерашним партизанам нужно ждать дальнейших указаний…