Не удержавшись, Дерябин оглянулся на все еще сидящих в кузове бойцов. Зная, что их разговор слышен, в том числе Дитриху, он надеялся хотя бы на миг перехватить его взгляд, получить какой-то незаметный постороннему взгляду сигнал. Но они стояли так, что со своего места увидеть Отто не удалось, потому Николай решил сбавить обороты – так на его месте поступил бы любой, не только старший лейтенант инженерно-саперного батальона, когда дело касалось содействию органам НКВД.
– Зачем так сразу, товарищ капитан… Можно ведь договориться. У нас свое задание…
– Вот и выполняйте! – резко прервал Родимцев. – А заодно доставите арестованного по назначению. Глядишь, в приказе отметят, тут я уже попробую посодействовать, если очень надо.
Позади послышался рев мотора, и к комендатуре лихо подкатил мотоцикл. В коляске сидела коротко стриженная девушка в легком полупальто, накинутом поверх гимнастерки. Сидевший за рулем соскочил на землю, вытащил на ходу из-за ремня пилотку, представился:
– Старший лейтенант Шалыгин! – И тут же протянул Дерябину пятерню. – Паша!
– Дмитрий! – машинально ответил Дерябин, пожимая руку и вытащив из памяти имя Пивоварова, которое, к своему ужасу, он на мгновение забыл – или показалось, что запамятовал.
– Что тут, товарищ капитан? – Шалыгин повернулся к Родимцеву.
– Да вот решаем по нашему арестанту, – комендант кивнул в сторону старой усадьбы. – Собирайся, Паша, повезешь его в Особый отдел, в Конышевку. Саперам по пути, забросят вас. Доставишь?
– В лучшем виде, Ильич.
Поняв, что комендант считает вопрос фактически решенным, Дерябин принял единственное разумное при сложившейся ситуации решение: не обострять. Повернувшись к машине всем корпусом, он коротко приказал:
– Всем разойтись! Можно покурить и оправиться.
Бойцы, словно только этого и дожидаясь, дружно и слаженно попрыгали через борта. Боковым зрением Дерябин зафиксировал приближение Дитриха. Абверовец козырнул офицерам, но представляться не спешил, молча и с явным интересом наблюдая за неожиданным развитием событий. Затем перехватил взгляд, брошенный комендантом на девушку в мотоциклетной коляске, отметил, как она демонстративно глядит мимо, на вновь прибывших, и понял: тут наверняка кипят явно не военные страсти.
Тем временем Родимцев и Шалыгин поспешно удалились в помещение комендатуры, из чего Николай сделал вывод – форсировать события коменданту выгодно, наверняка это его личное дело, личный интерес. А это значит: никакие аргументы не подействуют, сейчас он таки свяжется с Особым отделом, и если до нужного места не доехать… Да, ситуация принимала нежелательный оборот.
Девушка выбралась из коляски, равнодушно кивнула на приветствие Дитриха, не сдержалась – потянулась, разминаясь, затем прошлась по двору, покосилась в сторону старой усадьбы. Дерябин стоял так, что со своего места мог замечать всякие жесты, ловить взгляды и трактовать увиденное. Научившись с детства понимать настроение людей по малейшим движениям, даже – по движениям глаз, от чего могла зависеть, в конечном счете, и его, Кольки, собственная судьба, сейчас он безошибочно определил: там, под арестом, кто-то, явно небезразличный худенькой девице. Прибавив сюда настойчивость коменданта, а также – взгляд, который она старательно игнорировала, Дерябин решил задачку.
Там, под замком, соперник коменданта. Пользуясь своим положением, Родимцев хочет поскорее избавиться от него. Даже если вина бедолаги не слишком значительна по военным меркам, в Особом отделе так не сочтут. Здесь Николай знал расклады очень хорошо: даже сейчас, выполняя первое задание как немецкий агент-диверсант, он готов был признать – каждый солдат и каждый офицер вполне заслуживает штрафного батальона. Фронтовая вольница, в которую окунулся в свое время старший лейтенант НКВД Дерябин, ему категорически не нравилась.
Ведь любая вольница есть угроза государственной безопасности, на страже которой он тогда стоял. Стало быть, в штрафбат нужно отправлять хотя бы для профилактики. Так что арестант, о котором так печется комендант, попав в Особый отдел, уже не имеет шансов возникнуть на его пути.
Правда, эти выводы не умаляли угрозы срыва операции «Фейерверк» из-за упертого, подозрительного, какого-то одержимого поселкового коменданта.
Его размышления прервал Дитрих. Подойдя вплотную, он незаметно для остальных тронул Дерябина за плечо, предлагая отойти чуть дальше, достал из кармана початую пачку «Казбека», взял одну папиросу сам, предложил Николаю и, поднося ему зажигалку, негромко сказал:
– Вы расслышали его фамилию?
– Чью?
– Коменданта. Родимцев.
– И что? – До Дерябина пока не доходило.
– Таких совпадений не бывает, – Отто говорил коротко, резко, отрывисто, как человек, уже принявший решение. – Вы прекрасно видите, это не армейский офицер. И девчонка, и тот, на мотоцикле… Я еще нескольких заметил. Словно из лесу вышли недавно, я прав? – И тут же отмахнулся: – Я прав.
– В чем? – Николай все равно не улавливал сути дела.
– Капитан Родимцев. Он же Строгов. Отряд Строгова, «Смерть врагу!». Тот, который я, – палец Дитриха уткнулся ему в грудь, – я, понимаете? Я уничтожил этих бандитов.
– Не надо кричать.
– Я спокойно говорю. Хотя… какое там спокойствие… Так не бывает, но Строгов, этот самый Родимцев, – он жив.
Бойцы рассредоточились вокруг комендатуры, и Дерябин отметил: сейчас они выполняют незаметную для посторонних команду Степана Кондакова, расположившись так, чтобы в случае чего полностью контролировать центр поселка. Внимание на их передвижения никто не обращал.
– Допустим, вы правы…
– Я прав, Николай!
– Тихо… Допустим, вы правы. Что это меняет?
– Для меня – многое. Мы не должны были встретиться ни при каких обстоятельствах. Я даже не знаю, как выглядел этот человек. А поселок… Сюда мы вообще не предполагали заезжать, к железной дороге есть более прямой путь. Но вчера все пошло не по плану, чтобы мы оказались здесь и я встретился с Родимцевым. Это знак, Дерябин. Вы верите в знаки?
– Нет.
– А я верю.
Дерябин покосился на вход в комендатуру.
– Хорошо. Знак. Только мы не можем связываться с комендантом. Он уже связывается с Особым отделом в Конышевке. О нас там будут знать. Отказаться выполнить приказ коменданта поселка, офицера, старшего по званию, к тому же дело связано с органами госбезопасности… Может, вы не поняли… Мы крепко влипли.
– Нет.
– Что – «нет»?
– Никуда мы не влипли.
Внезапно Дерябин яснее, чем когда бы то ни было, осознал одержимость Дитриха. Понимание пришло, стоило Николаю увидеть Родимцева и просчитать одержимость этого человека, только уже другой, собственной идеей. Когда представилась неожиданная возможность сравнить этих двух, он поневоле признал правоту абверовца: а ведь и впрямь знак. Ведь верно – судьба.