Неверов достал из кармана квадратную пластиковую коробочку.
Внутри лежал диск.
– Можно ноутбук попросить? Или давай я принесу свой из машины.
– Нам неинтересно, – гнула свое Марина.
– Тащи. – Слова Виктора относились к ней.
Сжав губы в тонкую линию, Марина сходила в другую комнату и вернулась с плоским портативным компьютером. Молча поставила на стол, из чего Неверов сделал вывод – батарея заряжена. Не говоря ни слова, включил аппарат, вставил диск в нужный лоток, запустил его. Ловко орудуя пальцем, навел курсор на открывшийся видеофайл, кликнул.
Изображение на мониторе было черно-белым. Списано с камеры наблюдения, определил Виктор.
Они увидели холл большого помещения, судя по всему, торгового центра. Вот в кадр вошел какой-то мужчина, Хижняку на секунду показалось – вроде из другого мира. Не обращая ни на кого внимания и, в свою очередь, не привлекая ничьего внимания к себе, он подошел к урне, стоявшей у стеклянной стены какого-то бутика, что-то туда кинул, повернулся к камере, скорее всего – случайно.
Неверов остановил изображение.
– Прислали коллеги. По электронке. Это – Антон Хантер.
– А, да. Я ж его еще в глаза не видел. Точно он?
– Точно. Потом покажу еще фотографии. На сайте Интерпола хорошие есть. А теперь сюда смотри. – Курсор передвинулся в правый нижний угол – там отображалась дата съемки. – Видишь?
– Два дня назад.
– Правильно. Через тридцать минут после того, как Хантер бросил что-то в урну и ушел, здесь, в торговом центре, прогремел взрыв. Если работает Интернет, я могу легко показать, как этот случай прошел в новостях.
– Москва? – Виктор кивнул на застывшую картинку.
– Москва, – подтвердил Неверов. – Через три дня после того, как Антона Хантера освободили… или похитили, не знаю… В общем, это – ответный удар, взорванный центр принадлежит некоему Илье Буруну.
– Что за ком с горы? Хотя я, вообще-то, устал от незнакомых визиток…
– Человек, который заказал Каштанова. Все подробные расклады – потом…
– Ответка, – сказал Хижняк. – Типичная. Мне-то что? Этот Хантер явно отрабатывает свободу.
Следующая пауза, выдержанная Неверовым, оказалась самой длинной.
– Там погибли дети, – проговорил он наконец. – Первый этаж. «Детский мир». Целая секция товаров для детей, в том числе новорожденных. Игровая комната, здесь не видно, но есть… В зоне поражения находились трое детей… и одна женщина… на восьмом месяце… Еще повезло, что будний день, обеденное время… Могло быть больше…
Снова воцарилось молчание. Тишина стала тяжелой и какой-то звенящей.
Неверов не ожидал, что ее нарушит Марина.
– Он детей убил. – Голос женщины звучал глухо, как приговор. – Витя… Он убил детей… И он еще живой сам, Витя…
Хижняк молчал.
Только в который раз посмотрел на сарай с дырявой крышей.
Никто не имеет права убивать детей.
Никто и никогда.
Не слышны в саду даже шорохи.
Все здесь замерло до утра.
Если б знали вы, как мне дороги
Подмосковные вечера.
Владимир Соловьев-Седой, Михаил Матусовский
Комнату, в которой его держали, Антон Хантер назвал про себя бункером.
Когда его, даже не сняв наручники, втолкнули в крошечную угловую каморку, он увидел, что здесь, кроме койки, прикрученного к полу за толстую ножку грибовидного стола и рукомойника с унитазом, ничего нет. До вечера никто из здешних обитателей не появлялся, и о том, что день подходил к концу, Хантеру подсказывали его биологические часы: наручные, отобранные в Киеве при аресте и возвращенные накануне отправки в Москву, с его руки снова сняли. Мобильник тоже отняли, хотя как раз на него Антон не очень-то и рассчитывал: нужный связной номер все равно держал в собственной памяти, не доверив его телефону, остальные номера, необходимые для выполнения работы, аккуратно вытирал, да и саму трубку собирался выбросить. Ну а вечером неразговорчивый парень, из тех, кто сидел в увезшей его из аэропорта машине, принес еду в одноразовых пластиковых судках, пластмассовую ложечку и воду без газа в пол-литровой пластиковой же бутылочке и заодно снял с него стальные браслеты.
Наверное, в еду все-таки добавили снотворное, причем щедро, – провалившись в сон почти сразу после ужина, Хантер проспал, по его расчетам, больше двенадцати часов. Когда проснулся, увидел на столе стопку книг в мягких обложках. Правда, при ближайшем рассмотрении он обнаружил, что часть из них без обложек. Видимо, они были твердые, из плотного картона, и их предусмотрительно оторвали.
Понятно, усмехнулся тогда Хантер. Кем бы ни оказались его освободители, очень быстро превратившиеся в похитителей, они собрали о нем достаточно информации, чтобы знать: даже плотный книжный картон, не говоря уже об остром зубчике банальной пластиковой вилки, в его умелых руках вполне мог превратиться в оружие. Если не обладающее убойной силой, то хотя бы травматическое. Однако того обстоятельства, что Антон Хантер при желании способен убить и голыми руками, они почему-то не учли. Впрочем, пленник был уверен – бункер под наблюдением, где-то вмонтирована камера, наверняка видно даже, как он садится на толчок. При всем желании, даже если он попытается напасть на своего стража, ему не удастся далеко убежать.
Тем не менее тишина, одиночество и стопка российских боевиков про подвиги спецназа в Чечне не действовали на Хантера слишком уж удручающе. Во-первых, он понимал, что очень скоро его похитители появятся и прояснят ситуацию, после чего, как предчувствовал Антон, тоску как рукой снимет и скучать уж точно не придется. А во-вторых, оглядываясь назад, он сделал неожиданный вывод: очень давно не был в такой длительной изоляции. Сначала – одиночка в киевской следственной тюрьме, почти сразу – такая же тюрьма, только, вероятно, частная. Как и его освобождение-похищение – наверняка чья-то личная инициатива. И в такой изоляции имелись свои плюсы: есть возможность кое-что вспомнить, как следует, без спешки проанализировать ситуацию, найти для себя несколько решений.
Странно, что он попался, причем дважды за неполный месяц, едва только оказавшись на территории своей бывшей родины, куда в свое время зарекся возвращаться. До весны нынешнего года Антону Хантеру удавалось ускользать от преследования, при этом зачищать за собой следы и к тому же восстанавливать справедливость там, где того требовала ситуация, – так, как он это понимал, и в манере, присущей только ему. Отдавая себе отчет, что подобное поведение – уже само по себе особая примета и может дать всякому, кто ведет за ним охоту, своеобразный ключ к его личности и след, Хантер ничего не мог с собой поделать. Все это время его не могли вычислить в Америке, Европе и Азии, хотя он и умудрялся периодически оставлять за собой шлейф. Здесь же, где когда-то, в его детстве и юности, был Советский Союз, а теперь – разные государства, у него пока не возникало повода проявить все свойства своей натуры. Наоборот, ему не в чем было себя упрекнуть. Он выполнял работу чисто, качественно, аккуратно, хотя и не без театральщины, и эта игра доставляла ему местами даже большее удовольствие, чем получение гонорара в полном объеме.