Все происходило за городом, на пустыре. На вопрос, откуда в земле оказался штырь, на который Грек упал виском, сбитый с ног крюком противника, так никто никогда и не ответил.

Смерть была мгновенной.

Через несколько дней Антон Штерн узнал две новости. Хорошая – милиция дело возбудила, но старается не особо. Если копнуть глубже, всплывут связи самих правоохранителей с Греком и группой, стоявшей за ним. К тому же со смертью Грека закроется сразу несколько уголовных дел, в которых он фигурировал. Так что выгоднее списать его смерть на несчастный случай. Да и тот факт, что он принимал наркотики, работал на пользу версии: одним уголовником и наркоманом меньше, у них всех судьба такая. Плохая новость – когда все уляжется, за Грека будут мстить.

Не Тофику Бакинцу – Антону Штерну, его убийце.

Оставаться не только в Одессе, но и в стране теперь становилось небезопасно. Конечно же, родителям Антон ничего не сказал. Кроме того, что вдруг обрел веру и не хочет служить в армии по религиозным убеждениям. Значит, эмигрировать может вся семья, воинская служба сына – не препятствие.

Поначалу официальные советские органы воспротивились такому положению вещей. Но Штерн-старший сработал на удивление лихо: подключились американские баптистские организации, начались разговоры о притеснении демократии и преследовании людей во время перестройки за их религиозные убеждения, и проще было быстро отпустить Штернов на все четыре стороны, чем оправдываться, почему этого делать нельзя. Машина завертелась, и уже летом 1990 года Антон вместе со всеми оказался в Берлине, оттуда почти сразу на самолете перелетел в США, и вскоре они поселились недалеко от Портсмута, штат Вирджиния.

Здесь Антон долго задерживаться не собирался. Ведь между смертью Грека и его эмиграцией случилось еще кое-что.

С ним встретился отец Тофика Бакинца, которого все звали дядя Арно. Он сказал, что уже все знает. Его сын, конечно, еще очень молодой и не очень ответственный парень. Пока все не уляжется окончательно, они отошлют Тофика из города. Но он, Антон, не просто победил в драке. Он вступился за семью Бакаева, за жизнь его сына и, что очень важно, честь его дочери. Он одним хорошим ударом решил многие проблемы не только семьи Бакаевых – этот шакал Грек доставлял неприятности другим уважаемым людям. Такое дело дорогого стоит.

Вот так Антон впервые получил деньги за убийство человека.

Перед самым отъездом он поменял рубли на валюту. С переездом в Америку у него оказались свои личные три тысячи долларов.

И останавливаться на достигнутом Антон не собирался.

Да, все шло хорошо…

Пока черт не дернул его, Хантера, взять заказ и прилететь в Москву, а оттуда – в Киев…

2

– Хижняк?

– Ну…

– Логинов!

Новый знакомый, встретивший Виктора в московском аэропорту Внуково, пожал ему руку коротко и крепко, так, словно стиснул и разжал кистевой эспандер. Некоторое время мужчины изучающе рассматривали друг друга, потом Логинов кивнул в сторону выхода из терминала:

– Пошли. Да, кстати, предлагаю сразу на «ты». Я – Николай.

– Ага, так лучше, – согласился Хижняк. – Посылать удобнее.

– В смысле? – Логинов остановился, повернувшись всем корпусом. – Что значит «посылать»?

– «Пошел ты, Коля» всегда проще, чем «идите вы», – без тени улыбки пояснил Хижняк.

– Эва! – крякнул Николай, явно не ожидая такого поворота. – Только познакомились – и ты уже посылаешь?

– Превентивно. Чтоб вы тут были готовы.

– Эва! – повторил Логинов. – Да, что-то такое про тебя этот ваш Неверов говорил.

– Ты его меньше слушай. Я еще хуже.

– Понятно. Считай, познакомились.

К машине они шли молча. Усевшись за руль, Логинов кивнул Хижняку на заднее сиденье.

– Там папочка. Подборка по Хантеру. Полистай, с собой брать нельзя.

– Мне дома кое-какой материальчик подсобрали.

– Ну, все равно полистай. Может, тебе не нашли чего. Типус интересный.

Пожав плечами, Виктор кинул назад рюкзак, заменивший ему в этой поездке дорожную сумку, уселся поудобнее, взял картонную папку. Распечатки были аккуратно скреплены степлером. Он пролистал страницы, выборочно пробежал глазами.

– Не хочу тебя обидеть, Коля, только вы зря старались.

– Николай, – сказал Логинов, заводя мотор.

– Чего?

– Я не Коля, ты не Витя. Николай. Или по фамилии.

– Даже так? А может, еще звание добавлять? У тебя какое, кстати? И вообще, чьих будешь, служивый? Федеральная СБ?

Логинов проигнорировал вопрос. Машина тронулась с места, и, только выехав на трассу, он заговорил:

– Тебе, Хижняк, много знать и не положено. Не моя прихоть, надо мной свое начальство. Ты здесь неофициально, я тобой занимаюсь тоже, считай, без специальной санкции. Вообще, о том, для чего ты сюда приехал, знает всего-то пять человек.

– Много, – ухмыльнулся Виктор.

– Кроме шуток – много, – согласился Логинов. – Только есть моменты, для согласования которых надо расширить круг посвященных. И учти, в случае чего тебя здесь никто прикрывать не станет.

– Не привыкать. – Хижняк снова полистал папку. – Ты мне скажи лучше, как вы сами подготовились отмазаться «в случае чего». Я так понял, территория и для вас закрыта.

– «Для нас» – это для кого?

– А вот на этот вопросик ты сам себе ответь, Коля. Я ж так и не услышал, где ты там служишь… и кому.

– Николай, – повторил Логинов.

– Вот зануда… Что, так принципиально?

– Понимай как хочешь. Но меня зовут не Коля, а именно Николай.

– Ладно, Коля-Николай, за дорогой следи.

Хижняк чувствовал, что после первых тридцати минут знакомства он уже не нравится этому Логинову. Не важно, где тот числится на службе: так или иначе этот Николай имеет отношение к системе, очень хорошо знакомой Виктору. Судя по последнему разговору с Неверовым, в ней мало что изменилось. И хотя система , в которую винтиком вверчен его новый знакомый, могла иметь и даже наверняка имеет нюансы, отличающие ее от той, к которой некогда имел отношение сам Хижняк, – другое государство все-таки! – в целом они очень похожи. Это значит, что, как только они приедут на какую-то базу , Логинов тут же доложит своему начальству о том, какой строптивый придурок прилетел из Киева решать их проблемы.

Подобный расклад Виктора устраивал: меньше всего ему хотелось сейчас понравиться москвичам – ведь в результате так проще работать. Никто никому не нравится, все хотят побыстрее избавиться друг от друга, значит, меньше слов – больше дела. Никакой лирики – одна конкретика.