Горе какое…
Иду погулять пешком, бреду куда-то. Разве это прогулка — без велосипеда? Разве это жизнь? На новый велосипед и надеяться не стоит, его поди купи. Во-первых, их нигде не продают, целая история, во-вторых, даже если вдруг я захожу в спортивный магазин и вижу там велосипеды, много, сколько угодно, то как купить? Я же не ношу с собой пятьдесят, семьдесят или даже сто рублей? А пока я пойду к маме или позвоню ей из автомата, их все раскупят. К тому же, скорее всего, мама скажет, что сейчас нет денег на велосипед, жить трудно, «ты, по-моему, забываешь, что я вдова»…
Еще разозлится…
На речке Костик Число дурью мается, фигней страдает — кидает камешки по воде, стараясь, чтобы они плоско прыгали несколько раз подряд. Ничего у него не получается. Где ему! Вот Владимир Федорович, папа Маши Тендряковой, действительно умеет — камешки скачут как заведенные, едва ли не до того берега.
— Ты чего такая? — спрашивает Число.
— Велик сперли, — с трудом выговариваю я и с изумлением вижу, что Костик тоже огорчается — он смотрит на меня серьезно и грустно, пытаясь сдержать тяжелый вздох.
От нежданного сочувствия я плачу, и Костик утешает меня и гладит по голове, горюет вместе со мной. Сидим на сыром песке у реки.
— Надо объявление написать, — предлагает он.
— С вознаграждением?
— Ну да, — как-то совсем безнадежно говорит он.
И я иду писать объявления, разноцветными фломастерами «Кох-и-Нор», и хожу пешком по окрестностям, приклеиваю к фонарным столбам и заборам.
— Помнишь, как ты все писала объявления — «Пропал велосипед»? — смеясь, спросила меня много лет спустя мама.
Оказывается, ее это забавляло.
Новый велосипед потом купили, следующей весной или через весну, добрый дядя Кайсын субсидировал эту покупку, а добрый дядя Валерик, всегда бывший среди своих старших сестер на ролях молодого, куда-то съездил, в какой-то далекий, заветный спортивный магазин, и привез светло-зеленого цвета «Салют».
Но тебя, «Фаворит», я никогда не забуду! Где ты теперь? Продали ли тебя сразу же за пару-тройку бутылок, или ты долго и счастливо жил в дружной семье похитителя? Возил его на работу, а по выходным катал похитителевых деток?
Или укравший и перекрасивший тебя алкан свалился вместе с тобой в речку, задремав при въезде на мост, сам из речки выбрался, а тебя оставил? И потом тебя выудил кто-то другой, высушил и починил, и ты стал жить дальше, перекрашенный и неузнаваемый? Нет, я бы все равно тебя узнала — у тебя огромные, нестандартные колеса с белыми шинами, хрен найдешь такие. Значит, как только хоть одно колесо стало спускать, новые хозяева смекнули, что заменить колесо не удастся, нечем, и оставили тебя помирать в гараже, в сарае, на веранде с провалившимся полом?..
Послушай, а может, ты все-таки дожил до наших дней, когда Подмосковье наводнили рукастые и неприхотливые таджики, для которых любой велосипед, даже остов велосипеда, даже одно колесо — клад, сокровище? И они починили тебя, собрали недостающие детали из других велосипедов, и теперь, скрипя, ты или «полуты», по-прежнему ездишь по окрестностям, радуешься солнышку по весне и удивляешься переменившейся округе, давно и напрочь забыл родной чешский, слушаешь разговоры таджиков и учишься их понимать?
— Хэзлым барманджи ичкен?
— Азлэч дюленгючи ичкенери!
На новом «Салюте» я катала соседских детей Аню и Ваню, из дома номер шесть по «Южке». Они гуляют со своим папой — он стоит у ворот, а Аня и Ваня колготятся рядом. Мама у них очень молодая, как девочка, а папа, Дмитрий Дмитриевич, старый, с такими толстыми стеклами в очках, что я точно не знаю — видит он меня или нет, когда я предлагаю покатать детей на багажнике.
Знаю, что такое старый папа, который не может на велике покатать.
Аня едет за моей спиной, что-то бормоча или напевая.
Теперь Ванина очередь. Он едет тихо-тихо, не пикнет. Может, боится?
Когда я привезла детей обратно к калитке, их старый папа очень серьезно, как бы сказали теперь — «прочувствованно», меня поблагодарил.
Дети выросли просто отличные. Аня скрипачка. А Ваню мы все знаем, он корреспондент Первого канала и освещает путешествия президента.
Залезать на кривую березу у обочины мне было уже не к лицу — взрослая барышня двенадцати или тринадцати лет. И я стала сидеть на заборе, свесив ноги.
Утро, часов одиннадцать или двенадцать, «белый день» — солнце спрятано за светлыми облаками.
Вот едет на велосипеде белокурый и светлобородый молодой человек. Это Миша Журавский. На багажнике он везет очаровательного мальчика лет пяти, своего старшего сына Ваню.
— Здрасьте! — кричу я с забора.
— Ксюша! — радуется Миша. — Пошли с нами в лес, пить шампанское?
— А кто будет пить шампанское? — удивляюсь я.
Ведь из взрослых тут только Миша.
— Мы с тобой. Как хорошо, что ты тут. А то просто не с кем шампанского выпить, что за жизнь настала. Я вот еду в лавку и думаю, какого бы хорошего человека встретить? Спускайся скорее, моя прекрасная иудеянка!
Миша протягивает мне руки, и, опираясь о его руки, я спрыгиваю с забора.
Миша — муж Кати Тоом, или, как все ее называют, Кати Антокольской, младшей сестры математика Андрея. Катя, редкостной красоты девушка, художница, стала достопримечательностью нашего поселка, когда в десятом или даже в девятом классе родила ребенка и вышла замуж. Юный белокурый супруг, Миша Журавский, тоже художник. И тоже очень красивый. Зажигательно играет на гитаре, поет песни Хвостенко.
Мы заходим в магазин за шампанским и отправляемся в наш лес, на его ближний край. На поваленных старых елках над оврагом пьем шампанское, и Миша учит меня, как пить шампанское из горлышка, чтобы пена в нос не шибала.
А маленький Ваня читал наизусть стихи Гумилева. «В том лесу белесоватые стволы выступали неожиданно из мглы…»
— Ксюша, а ты сейчас что делаешь, где учишься?
— В школе! В восьмой перешла.
— Да что же это такое! Тут люди в тюрьме посидеть успевают, цирроз печени заработать, а ты все в школе учишься! Безобразие…
— А вы что делаете?
— Мы? Или это ты меня на «вы» называешь? Так, забыть немедленно! Только на «ты»! Я что делаю? А я все батюшек надуриваю, — лукаво и скромно опускает длинные светлые ресницы.
Миша занимался подделкой икон. Жили весело, гостеприимно, домашние концерты, гулянки, коты и псы. Старший мальчик Ваня, трогательный, с нательным крестиком, играл в песок у калитки и рассказывал умиляющимся прохожим, что папа водочку любит.
Был конец семидесятых…
Трое в привязанной лодке сидят, а велосипеды греются на солнышке, на травке. Два велосипеда — Костика Числа и его друга, очкастого парнишки, приехавшего погостить к своему дальнему родственнику из нашего поселка. А у меня нет велосипеда, тяжелое «межвелосипедье», «Фаворит» уже украли, «Салют» еще не купили.