В квартире тесно стоит старая мебель. Все нагромождено, напихано кое-как, кругом беспорядок и пыль.
Мама и Нина Михайловна сидят на диванчике с подлокотниками в виде львиных голов и рассматривают кольца, серьги, браслеты, цепочки, кулоны, подвески и еще много всего сверкающего и драгоценного, названия чему я не знаю. Уже долго. Уже скучно. Уже совсем долго и невыносимо скучно.
— Подойди-ка сюда, — зовет мама. — Померяй.
Мне на средний палец надевают золотое кольцо с зеленым прозрачным камушком, окруженным маленькими блестящими. Руке неудобно. Как ездить на велике с такой штуковиной на пальце? На кривую березу как залезать, скажите?
— Нравится?
— Нет.
Мама вздыхает и делает характерную гримасу: «О чем с тобой говорить!»
И еще долго, долго, долго мы сидим в вонючей, пыльной, тесной, полной злых кошек, квартире. Так ведь и умереть можно. От скуки. Запросто.
Теперь, когда некоторые люди (обыкновенно женского пола) удивляются, что я не ношу колец и крайне слабо интересуюсь «бирюльками», я коротко отвечаю, что драгоценности — это скучно.
Нас обокрали. Дачные грабежи тогда, в начале семидесятых, были делом повсеместным, обыкновенным. Ни охраны, ни электронных замков. Нас обчистили по первое число. Уволокли: холодильник, телевизор, прихватили и стабилизатор, складные деревянные стулья, початую бутылку вина, швейную машинку, даже ободок от унитаза и держалку для туалетной бумаги. И еще много-много всего по мелочи.
Приезжали милиционеры:
— Что вы хотите? Тут Кеннеди убили, а вы из-за какого-то холодильника…
— Это где «тут» Кеннеди убили? — удивилась мама.
— Я вопче говорю, — сказал деревенский следователь.
Мама обожала пересказывать этот диалог.
Но в тот раз все наши вещи нашли и вернули. Потому что эти же воры обокрали и Людмилу Зыкину, живущую по соседству. У нее тоже много чего вынесли, в том числе и ковер из обезъянних шкур, подаренный ей во время турне по странам Африки.
Коллективом воров в тот раз, как выяснилось, руководил разнорабочий с характерной фамилией Кандалин. Этот Витька Кандалин еще при жизни папы приходил к нам помогать, папа называл его тезкой, мама подкармливала его «тормознутого» сына, моего ровесника.
Крали все, кто у нас работал, и крали все, что можно. Урожай яблок, собранный с наших яблонь и заботливо уложенный на застланном газетами полу на веранде, свистнули «только так», сломав стеклянную дверь.
Железный рукомойник на летней кухне. Про косы, грабли и прочий инвентарь уже и говорить нечего. Велосипеды — только оставь на минутку. Однажды украли керамический кувшин, стоящий на крыльце. Цветы оставили, а кувшин унесли.
Белье, сушившееся на веревках в саду, одежду и обувь.
Воры съели гречневую кашу уже в начале девяностых, когда кругом был полный голяк, а мы, «как всегда, вовремя», затеяли ремонт. Сварили кашу на обед и поехали в хозяйственный, докупить каких-то гвоздей или кисточек.
Приезжаем — на тебе. На топчане в нижней комнате дрыхнут два пацана, рядом пустая кастрюля. Ну и рожи у них были!.. Мой добрый муж даже подзатыльников им не отвесил. Поели, поспали — валите отсюда.
А у кого-то, у чьих-то жильцов на Восточной было наоборот — жильцы спали, ночь, темный дом, а воры решили, что дома никого нет, залезли. Эти проснулись. Воров били так, что на крики о пощаде сбежались соседи, выручать воров.
Однажды украли грибы. Я их долго «выращивала», сыроеги, лисички и подберезовики. И вот утром с веранды мы с мамой заметили, что между елочек ходит некто в ватнике, с корзинкой и палкой.
Мы возмущенно кричали этому существу, но приблизиться побаивались. Существо же преспокойно положило в корзинку еще несколько грибов и не спеша удалилось через калитку.
И вот теперь я думаю, что этот человек, местный, выросший здесь, на фабрике или в деревне, привык ходить в лес. У него тут свои, с детства, грибные места. Наш поселок строили в конце сороковых, выходит, мы тоже отняли у кого-то родной лес, и вот человек не понял, чокнутый какой-то, или не хочет с этим мириться и продолжает ходить в свой лес.
А если мы тоже пойдем за грибами в наш бывший лес? Дядя в черной форме шмальнет из «Калашникова». То-то смеху будет! Ландыши, грибочки…
Женихи мамы.
Некий Владимир Васильевич, дипломат, работавший в Египте, похожий на крупную мышь. Чрезвычайный и полномочный посол, как-то так называлась его должность. Почему-то при этих словах мама и брат заливались хохотом. Меня этот дядя называл «маленький безьян», и мама смеялась. Это было единственное, чем он мог ее позабавить. Обычно же она ему говорила:
— Володя, рядом с вами мухи дохнут. От вас просто веет скукой.
Мы с мамой пришли к Менакерам.
— Ну что, Аллочка, как живете? Замуж не собираетесь? — спросил Александр Семенович.
— Мне сделал предложение один посол, но он скучный такой, я ему пока отказала.
— Ага, понятно, послу вы сказали: «Посол вон, посол», — пошутил Александр Семенович, и мама хохотала.
В саду играла в песок маленькая, лет четырех, красивая сердитая девочка.
— Это наша внучка Маша. Мы ей не тот подарок на день рождения подарили. Этот старый дурак, — Мария Владимировна кивает на Александра Семеновича, — сказал, что надо куклу. Купили куклу. А она хотела какое-то, видите ли, платье! — возмущается она.
Про Марию Владимировну еще.
Она пригласила нас с Дашей Чухрай в гости — посмотреть, какие мы стали большие. Позднее утро, сидим у нее на кухне, пьем чай со сладостями. Выходит Андрей Александрович.
— А это, девочки, мой сын Андрюша, — вздыхая, говорит Мария Владимировна. Словно речь идет не об известнейшем актере, «суперзвезде», как сказали бы сейчас, а о каком-то двоечнике, которым мама хронически недовольна.
От смущения я не решаюсь взглянуть на него. Он присаживается к столу.
— Ну что, девочки, водку пить будете? — спрашивает он.
Даша хихикает.
Я смущаюсь еще сильней, почти страдаю оттого, что обожаемый мною актер шутит таким образом.
Потом, помню, он нас с мамой вез с дачи в Москву, подвозил, на вишневой «двушке». Супернавороченная машина для середины семидесятых.
Остановился, купил ржаные лепешки (были такие «хлебобулочные изделия» по десять копеек), и мы их грызли втроем всю дорогу. Так и осталось — вкус ржаной лепешки связан с Андреем Мироновым.
Интересно, а его тоже гнобили за то, что он из актерской семьи? Или это вошло в моду уже потом, во времена моей молодости? А Константина Аркадьевича Райкина? Вот его гнобили наверняка.
Когда мы переехали на новую дачу, Александр Семенович принес на новоселье керамическую сахарницу с сахаром и накарябанной карандашом надписью: «Шел по улице Менакер, нес Драгунскому он сахер». И устно Александр Семенович добавил что-то в том смысле, что «сахер» Драгунскому было нельзя по медицинским показаниям, и он послал Менакера с его гостинцем «на хер».