Вот эти мелочи предстояло доработать партнерам к десяти утра.
— Значится, так. — Поняв, что от скисшего напарника инициативы ждать не приходится, Витек принял командование. — Хватаешь триста баксов и летишь по фирмам. Нужно купить замки. Есть же у кого-нибудь запчасти! Эти на хрен срежем и заменим. Сотню, чтоб не торговаться, дашь мастеру за работу. А сам, когда вернешься, хватай наждак и спасай морозильник. Вытащишь полки и сдерешь с дальнего края по сантиметру. Профиль толстый — заметно не будет. Все! Я попробую придумать что-нибудь с плитой и деревом. До встречи!
Макар хотел возмутиться такой разнарядкой. Конечно, его часть работы казалась проще. Однако Витек, взявшись за неисполнимую задачу, гарантировал себя от упреков в случае неудачи. В самом деле, где за ночь найти столешницу из розового мрамора и облицовку из натуральной березы для итальянского прилавка? Будь это возможно, ни один дурак не стал бы отваливать шесть штук грина за эти прибамбасы. А ведь Цорхия совсем не дурак...
Макар хотел возмутиться, но промолчал. Энтузиазм Витька зажег огонек надежды, что все обойдется, что ловкий компаньон выкрутится, вытянет их из этой западни.
Роберт Мастерков вышел в буквальном смысле из разночинцев. Хотя в счастливом советском обществе и не предусматривалось различий по социальному признаку, но все знакомые и малознакомые признавали, что союз родителей
Роберта — вещь достаточно экзотическая. Заведующий овощной базой, сын заведующего овощной базой и внук пропавшего без вести нэпмана — с одной стороны. Дочь профессора математики и кандидата математических наук, внучка перешедшего на сторону большевиков инженера, оперная певица, лауреат международных конкурсов — с другой.
Стоит, наверное, оговориться, что незадолго до замужества у Ольги Николаевны Мастерковой, матери Роберта, начались серьезные проблемы с голосом. Одна за другой последовали три операции, итог которых вполне удовлетворил врачей, но поверг в шок театральную приму: о пении можно было забыть.
Чья-то злая шутка о том, что Ольга потеряла голос, получив предложение руки и сердца от свекольного магната, не имеет под собой серьезных оснований. Болезнь начала подбираться к драгоценному горлу еще до знакомства с Валентином Мастерковым. Более того, будущий избранник теряющей голос дивы никоим образом не укладывался в стереотип «заведующий овощной базы».
Это сейчас среди отечественных нуворишей распространилась мода бродить по премьерам и вернисажам, а в начале семидесятых «торговец-театрал» звучало для советского человека так, как должно было звучать «капиталист-миротворец». Достаточно заглянуть на первые страницы журнала «Крокодил», красноречиво и красочно обличавшего мировой капитал, только и мечтавший о том, чтобы разжечь пожар третьей мировой войны.
Так вот, Валентин Михайлович не пропускал ни одной интересной премьеры. Горячий поклонник певческого таланта Ольги Мастерковой, он искренне переживал из-за ее вынужденного ухода со сцены, наводил справки, инкогнито встречался с лечащим врачом, доставал неисповедимыми путями импортные лекарства, о которых даже в Четвертом управлении мечтали как о манне небесной.
Кстати, и познакомились Валентин и Ольга именно благодаря одному из таких препаратов. Стоимость одного из новых средств, добытых Валентином Михайловичем, оказалась столь высокой, что загадочным поклонником заинтересовались, как тогда говорили, «соответствующие органы». Пришлось объясняться, что-то заполнять, подписывать и доказывать, что на лекарство потрачены кровные сбережения за последние десять лет. Точкой в расследовании стала очная ставка между певицей и поклонником. Неизвестно, чего ожидали от этого мероприятия организаторы, но для участников оно закончилось брачным союзом.
Повторюсь, что Валентин Михайлович вовсе не походил на обычного советского дельца. Ни во внешности его, ни в одежде, ни в манере говорить не читалось ничего плебейского. Напротив, многие прежние знакомые Ольги Николаевны — сплошь снобы и эстеты, — имевшие возможность пообщаться с ним, отказывались поверить, что перед ними не ровня, не человек искусства или, на худой конец, не дипломат. Откуда в последнем отпрыске торговой династии проступила аристократическая жилка, кто повлиял на него столь непостижимым и волшебным образом? Неизвестно и поныне.
Так или иначе, но супруги Мастерковы прожили счастливо почти пять лет. Поначалу Ольга Николаевна не пожелала менять фамилию, оставшуюся на тысячах афиш и вбитую в тысячи программок, но со временем у нее развилась аллергия на собственные увядшие лавры. Надежда вернуться на сцену таяла, и восклицания вроде «Ах, неужели вы та самая?!» воспринимались самолюбивой женщиной все болезненней. Возможно, именно тоска по упорхнувшей славе надломила ее. В семьдесят пятом, всего через два года после рождения Роберта, проснувшись, она впервые ощутила страшную головную боль и сухость во рту. Еще через год ей предложили лечь в стационар. Ольга Николаевна отказалась и почти месяц держала себя в руках. Потом ушла в свой первый запой.
Валентин Михайлович был терпелив, добр, но честен.
Любовь к супруге растаяла, и жить с хронической алкоголичкой он не считал возможным. Они развелись, ребенок остался с отцом.
Владимир Михайлович повзрослел, набил изрядное количество шишек. Пообтеревшись в торговле, подрастерял благородные манеры, былой блеск и остатки юношеского идеализма — бог знает, с какими генами занесенного в его организм, недуга. Он почти излечился от своего аристократизма, располнел, обрюзг, и глаза его утратили способность оставаться на месте, предпочитая метаться, словно курсор осциллографа, отчего собеседник никак не мог встретиться с ним взглядом. Не знаю даже, что это: профессиональный навык работника сферы торговли или профессиональное же заболевание.
И сына своего Владимир Михайлович начал кроить по иным лекалам, нежели был скроен сам. Он и слушать не желал, когда преподаватель рисования пытался рассказать о способностях Роберта. Карьера художника его отпрыску не подходила. Однако и наследного принца кочана и клубня Владимир Михайлович воспитывать не желал. Ясной цели он, впрочем, не имел, но точно знал, что сын его должен подняться выше отца и деда. Куда и какими средствами, Владимир Михайлович точно не знал, но твердо верил: лучше носить смокинг, чем халат.
Какое поприще предпочтительнее для Роберта? В ожидании откровения на этот счет заботливый отец лепил из чада нечто, соответствующее высокому предназначению. Роберт учился играть в большой теннис и ездить верхом, танцевать вальс и танго. Мальчик был отдан в английскую спецшколу. Однако Владимир Михайлович рассудил, что английский язык слишком распространен. Опыт подсказывал, что человек, владеющий языком более редким, ценится выше. Ценность какого-нибудь фейхоа заключалась не в его вкусе, а в том, что на базах эта диковинка появлялась крайне редко. В итоге выбор пал на китайский. Охлаждение в отношениях со второй по величине соцстраной казалось временным, а учить языки восточноевропейских пролетариев не имело смысла: слишком многие из них зубрили в школах русский.
Сам же Владимир Михайлович преподавал сыну законы выживания в этом сложном многоликом мире. Уроки его, возможно, чересчур отдавали цинизмом и для примерного ленинца граничили со святотатством. Постичь науку лицедейства и кулуарной дипломатии советскому отроку было непросто.