Достаточно сказать, что в качестве примера для подражания юноше предлагался не Павка Корчагин, не Дик Сенд и не Робин Гуд, а... Егор Глумов. Школьная же программа гласила, что персонаж Островского — самый отрицательный из всех отрицательных персонажей пьесы. От таких виляний «жизненного компаса» у Роберта едва не ехала крыша. Тогда, кстати, в молодежном жаргоне она еще не ехала, а протекала. Комсомолец Мастерков ощущал себя партизаном в тылу врага, законспирированным Мюллером в Кремле, но постепенно, шаг за шагом, день за днем, он начинал сознавать, насколько прав его отец и насколько фальшив и коварен лик строителя коммунизма. Егор Глумов становился все более привлекательным образом.
Владимир Михайлович так и не успел выбрать для сына достойный вуз. В восемьдесят восьмом он был арестован. Следствие тянулось бесконечно долго, и бывший завбазой следил за его ходом из следственного изолятора.
Понятно, что анкета Роберта Владимировича изрядно пострадала, но следствие затянулось настолько, что он успел написать в соответствующей графе относительно судимостей — «нет». Туда, куда хотелось больше всего, он тем не менее поступить не смог. Удалось прошмыгнуть лишь в педучилище. Лучше, чем ничего. В противном случае ему грозила протекция коллег отца и... овощная база.
Владимира Михайловича так и не осудили. В девяносто втором он вышел в связи с прекращением дела. С одной стороны, так ничего и не удалось доказать, с другой — подпирала волна реформаторства и нового образа мышления. Дела хозяйственников сплошь и рядом пересматривались, подавались ходатайства и апелляции. Жизнь менялась, менялись правила игры. Но бывшего завбазой это уже не интересовало. Что-то окончательно сломалось в нем. Предложение поработать грузчиком на своей же базе не только не оскорбило его, но и было встречено с благодарностью.
Львиная доля сбережений Мастеркова-старшего ушла на адвокатов и поддержание сына. Остальное изъела инфляция. ДЕНЬГИ превратились в деньги. Что ж, в любом случае это лучше, чем если бы их нашли тогда при обыске.
Роберту предстояло брести по жизни в одиночку. И он побрел.
Карьера учителя совершенно не грела. А что он еще умел? Ездить верхом, махать ракеткой и говорить по-китайски. Первые две науки можно было затолкать куда поглубже. А вот китайский язык мог выручить. Так оно и получилось. Поболтавшись меж нескольких журналов, где подвизался то ли переводчиком, то ли курьером, Роберт нарвался вдруг на одну китайскую фирму. Не стоит, думаю, заставлять наборщиков подбирать литеры с иероглифами лишь для того, чтобы сообщить читателю ее название. Название к делу не относится.
Владелица фирмы, госпожа Чен Линь, искала переводчика. Дел в России у эмансипированной дамы было по горло, а из великого и могучего русского языка она знала едва ли три дежурные фразы. Да и то произносила она их с таким акцентом, что нашим соотечественникам и в голову не приходило вслушаться в этот щебет и узнать родное «спасибо». Словом, переводчик был необходим, а найти его оказалось непросто.
Главная проблема заключалась даже не в том, чтобы найти человека, способного переводить. Рабочий график мадам Линь походил на мудреную синусоиду, обремененную модулями и квадратами. В переводе на нормальный русский это называется «то пусто, то густо». Неделю мадам могла проводить в эдаком деловом анабиозе. Потом вдруг поступала ключевая информация об отправляемом из Китая грузе, и фирма не просто просыпалась — вспыхивала, вскипала! Все принимались шуршать бумагами, возить по столу мышками своих «персоналок», звонить и суетиться. Сама же госпожа Линь не просто вставала во главе процесса, но предпринимала беспримерные усилия по поиску клиентов и покупателей. Если в дни вынужденного безделья страницы ее ежедневника практически пустовали, то теперь строчек не хватало, чтобы расписать все встречи. Госпожа Линь урезала время на сон и отдых, начиная рабочий день в шесть утра и заканчивая его за полночь. Все это время рядом должен был неотрывно находиться переводчик, готовый в любой момент дать консультацию.
Но какой же переводчик, будучи в здравом уме, согласится на такой график? За сточасовую рабочую неделю любой полиглот рискует позабыть, какой из языков родной, или надорвать извилины. Нашлась пара добровольцев, но запрошенные ими гонорары привели заамурских братьев в ужас. Приходилось перебиваться несколькими переводчиками с почасовой оплатой, что влетало китайской фирме если не в копеечку, то в юань — точно.
И тут подворачивается Роберт Мастерков! Парень, который неплохо говорит по-китайски; парень, который толь-|ко-только пробирается на пажити переводчиков и не имеет представления о существующих ценах на услуги «толмачей»; парень, который вообще не представляет, как вести дела со своим работодателем; парень, в голову которого вбиты заповеди вроде «люби начальников своих», вследствие чего он предпочтет утонуть, чем потревожить дремлющего на берегу начальника. Последнее, кстати, очень даже в ретро-китайских традициях. В общем, Роберта взяли, схватили обеими руками. Оклад, который ему положили, не обременял бюджета компании, а молодому человеку казался астрономическим. Правда, условия договора носили характер неопределенный, и вскоре Роберт стал замечать, как его рабочая неделя удлиняется, поглощая вечера и выходные, уходя за отметку девяносто часов, минуя сто, переваливая сто десять. Главное, что и возможности побороться за свои права молодому толмачу не оставалось, ибо все сверхурочные вечера и выходные проходили в ресторанах, казино и приватных клубах, куда мадам Линь частенько переносила зашедшие в тупик переговоры и где любила коротать досужие вечера. Роберта сажали за стол, потчевали деликатесами, поили дорогими винами и водкой. Как тут прикажете выказать недовольство, в какой форме? Идея дернуть начальницу за рукав в перерывах между тостами и, дожевывая дармового моллюска, потребовать возмещения за тяжкий труд казалась не очень удачной.
Пока Роберт Мастерков ожидал предлога для начала борьбы за свои права, он успел привыкнуть к подобному образу существования. А чем плохо? Сыт, пьян, обеспечен культмассовой программой и при этом еще зарплата и возможность практиковаться в языке. Домашними хлопотами молодой человек обременен не был, любимой девушкой не обзавелся. Так куда ему рваться? С китайцами весело и вкусно отдыхалось, после третьей рюмки всем присутствующим становилось до лампочки, кто на каком языке говорит и слышит ли их собеседник, так что можно было расслабиться и набивать брюхо, поглядывая исподлобья на извивавшихся на маленьком подиуме танцовщиц.
Случалось, что пару-тройку дней его услуги не требовались. В первый день он отсыпался, обнаруживая, что умудрился изрядно устать. На второй пялился в телевизор, а утром третьего выходного дня Роберт просыпался и начинал скучать по своей интересной службе.
Кстати, о культмассовой программе. По мере того как китайцы привыкали к своему русскому сотруднику, они доверяли ему все больше и позволяли себе развлечения все менее и менее невинные. Травку, например. На второй или третий раз китайцы предложили и Роберту потянуть из длинной трубки с металлическим набалдашником. Роберт потянул, пока не перехватило дыхание. Понравилось, и впредь молодой человек участвовал в опиумных пирах с большой охотой.