— Очень плохо, — сказал Драгомир, — собака должна получать еду раз в день, и все. А где она опустошается?
Это выражение я не сразу понял. Оно дошло до меня чуть позже.
— Она всегда делает это в квартире и никогда в садике, — пожаловался я, — никакие объяснения, никакие крики не помогают. Почему?
— Собака всегда опорожняется там, где она сделала это в первый раз, — по запаху. Сколько раз она уже гадила в квартире?
Я стал считать. Мими делает это каждые два часа, значит, за три месяца накопилось…
— Примерно пятьсот.
— Боже мой, — вокликнул Драгомир на родном языке, — надо продавать собаку.
Он объяснил нам положение. Через короткое время мы все поняли, прочувствовали и проникли глубоко в собачье подсознание: для нее садик — это дом, а дом — это 00. Этот стереотип уже закрепился в ее голове.
— И все же, что можно сделать, маэстро? — окончательно сломленные, спросили мы Драгомира. — Спасите ее, мы вам заплатим любые деньги.
— Прежде всего собаку привязать, — постановил национальный дрессировщик, — я принести сильный цепь.
Мими смотрела на него с обожанием и виляла хвостом как сумасшедшая. Кто сказал, что маленькие собаки — умные?
* * *
На следующий день Драгомир появился с железной цепью, которую стянул с какого-то парохода. Он отломал палку от швабры, воткнул ее посреди садика и безжалостно привязал нашу породистую собаку.
— Вот так, так она должна оставаться все время. Раз в день немного еды. Никому к ней не подходить.
Сердца наши сжались.
— Она будет плакать, — слабо заметил я, — она привыкла к людям, будет плакать…
— Пусть поплачет. Не гладить ее.
Он был очень суров, этот Драгомир, но его авторитет считался непререкаемым. Мне он как раз не нравился, потому что у него были желтые зубы.
— Но ведь это, — пробормотал я, — только на время?
— Почему на время?
Он снова предложил продать собаку.
— Это не карликовый шнауцер, — сказал он, — это просто карлик, без всякого шнауцера. Жаль тратить деньги на ее воспитание.
Я в страхе обещал ему, что мы будем тщательно выполнять все указания, лишь бы собаку от нас не забирали…
— Хорошо, — смилостивился Драгомир, — тогда выкладывайте сто пятьдесят без квитанции.
Мими в цепях начала выть. Поняла в конце концов.
* * *
После обеда плакал уже весь дом. Дети смотрели на собаку в изгнании, в саду, привязанную к индексу цен, а она устремляла на них взгляды, которые невозможно описать; сердца детей разрывались от горя. Вот где собака зарыта, печально констатировали мы. Мими выглядела очень несчастной, одинокой, печальной. Моя дочь Ранана, заливаясь горькими слезами, выбежала в сад и улеглась на траве рядом с Мими в знак международной солидарности. Ее брат Амир без конца нудил, чтобы мы хоть немножко освободили собаку от цепей, но я был непоколебим как скала:
— Я сожалею — дрессировка есть дрессировка.
— На четверть часа, — молила жена, — на пять минут!
В конце концов я дал слабину. Ладно, пять минут по часам.
Освобожденная от цепей собака бурей ворвалась в дом, вылизывая всех подряд. Всю ночь она провела с детьми, свернувшись под пуховым одеялом Амира и поедая пирожные и обувь.
Утром позвонил Драгомир:
— Ну, как было ночью?
— Отлично, все идет как надо.
— Лаяла?
— Пускай себе лает.
Мими в это время сидела у меня на груди, интересуясь моими очками. Драгомир объяснил, что на первом этапе обучения очень важно соблюдать железную дисциплину; собака должна все время быть на цепи, сухой корм раз в день, и главное — не подходить к ней, не подходить!
— Все будет в порядке, друг мой, — ответил я в трубку, — если уж я плачу такие деньги за воспитание собаки, то хочу видеть результаты!..
Драгомир успокоился. Я выдернул телефонный шнур из зубов Мими и вернулся к своим делам с видимым облегчением.
* * *
Днем Амир резко ворвался в комнату:
— Быстро, — закричал бдительный ребенок, — Драгомир!
Мы тут же сняли Мими с рояля, выбежали с ней в садик и посадили собаку на корабельную цепь. Когда дрессировщик ступил на наш порог, мы уже как ни в чем не бывало сидели за столом и обедали, как приличная семья.
— Где собака? — спросил национальный дрессировщик.
— Где ж ей быть? — ответила жена. — В саду!
Драгомир тщательно проверил привязанную собаку, сварил ей специальный суп, укрепляющий кости изнутри, и ушел ко всеобщему удовлетворению.
— Очень хорошо. С цепи не спускать!
— Само собой.
И Мими действительно оставалась привязанной до позднего послеобеденного часа. Перед компотом Амир выбежал и вернул собаку в лоно семьи.
Мими была счастлива, но в некотором замешательстве. В течение ближайших двух недель она никак не могла взять в толк, зачем ее каждый раз хватают и привязывают, когда этот дядька приходит со своими непонятными вещами, и зачем ее возвращают внутрь в 00, когда она уже все сделала на улице.
Тем не менее все шло неплохо. Разумеется, нужно было тщательно следить, не пришел ли дрессировщик, но ведь для этого мы и держим сторожевую собаку, не так ли? Время от времени мы давали Драгомиру подробный отчет о существенных успехах, советовались с ним насчет постройки жилья для ночевки собаки в саду (не нужно, не холодно), чистки цепи и задавали другие производящие впечатление вопросы. В тот вторник, когда Мими стянула скатерть со стола и расправилась с ней, мы даже для вящей убедительности повысили Драгомиру зарплату…
Это было идеальное решение для всех сторон.
* * *
В ту неделю Драгомир совершил самую фатальную ошибку за всю свою жизнь.
Он пришел вечером.
Разумеется, во всем был виноват Зулу. Черный пес укусил за шею разносчика телеграмм, и Драгомира вызвали, когда стемнело, поговорить с овчаркой. А поскольку он все равно был рядом, то заскочил и к нам. Дрессировщик вошел в дом через дверь кухни и без всяких помех прошел в детскую, где нашел Мими валяющейся в обнимку с Амиром в постели. Оба смотрели телевизор и грызли соленые палочки.
— Это сад? — прогремел Драгомир с лицом красным как свекла. — Где же она у вас привязана?!
— Извините, — сказал Амир откуда-то глубоко из-под одеяла, — мы не знали, что вы придете.
Под громкие крики я сбежал в ванную принимать холодный душ, однако у жены вдруг выросли реактивные крылья.
— Никакого сада, никаких привязываний, — кричала женушка прямо в лицо хорватскому чудовищу, — это не заключенный, господин, это собака! Что здесь, концлагерь?