Весело беседуя, рыбаки быстро пошли вперед, размахивая своей добычей.

За исключением нескольких участков, Пяндж течет вдоль всей дороги на Калаи-Хумб, райцентр в двухстах восьмидесяти километрах от Хорога. И все время я любовался этой несравненной рекой, которую, как вы видите, я с полным основанием считаю самой красивой горной рекой в мире.

ЖИВОТНЫЙ МИР

К моему удивлению, в первые дни пребывания на Памире я не видел ни одного ишака. Я рыскал по дорогам, наводил справки, просмотрел все глаза — ни слуху ни духу. Но вот мы отправились в Калаи-Хумб, и все стало на свое место: густое, благородное «и-а! и-а!» оживляло горную трассу на всем ее протяжении. Удивительно славное животное ишак, эта остроумная карикатура на лошадь! Иной раз не веришь своим глазам: по дороге передвигается огромная связка хвороста. Присматриваешься — видишь под связкой четыре крохотных семенящих копытца.

Памирский ишак немного грустен: он сознает, что машина его вытесняет. Может быть, поэтому он всегда покладист и охотно оказывает услуги. Я, кстати, воспользовался этой слабостью и прокатился на ишаке, цепляя ногами землю.

Видел я и верблюда. Но у него было такое высокомерно-презрительное выражение лица, что я не решился с ним заговорить. Мы расстались, так и не представившись друг другу.

Собаки на Памире отличаются необыкновенной выносливостью. Почти всю дорогу они нас не покидали. Завидев нашу машину, собака срывалась с места, и несколько километров мы ехали в сопровождении почетного эскорта, разрывавшегося от лая. Затем эстафетную палочку принимала другая собака, которую сменяла третья. Еще никогда в жизни, пожалуй, я не принимал такой порции собачьего лая.

Я дважды видел дикого кабана, видел огромного орла: он взлетел со скалы метрах в ста от нашей машины, и это было величественное зрелище.

Кроме того, я видел своими глазами горного козла, медведя, снежного барса, лисицу, сурка, ядовитую гюрзу, дикобраза и куницу.

Я очень благодарен работникам Хорогского музея, любезно показавшим мне отличные чучела этих животных.

МОЙ ДРУГ МИША ДМИТРИЕВ

Человек, влюбленный в свое дело, всегда симпатичен. Миша симпатичен вдвойне. Во-первых, он фанатичный фотограф-любитель, мечтающий об уникальных кадрах — вроде каменной глыбы, падающей на наши головы. Во-вторых, Миша — весьма приятный юноша с высокого качества глазами, лирической улыбкой и добрым умом. Даже в солдатской форме он кажется каким-то домашним и мягким, хотя Миша хороший солдат. Он может с закрытыми глазами разобрать, вычистить и собрать автомат, без устали ездить на лошади и съесть два обеда (а солдаты знают, что, кто силен за столом, тот вообще силен).

Миша оказался необыкновенно интересным спутником. На мир он смотрел глазами фотографа и будущего кинооператора, а эти глаза видят то, что упускают другие. Миша видел ракурс — слово, которое всегда ставило меня в тупик. Когда я восторгался его снимками, многие из которых достойны стать открытками, Миша недовольно морщился.

— Фотография, как и кино, только тогда становится искусством, — важно говорил он, — когда в нее вкладываешь философию. А я ее еще не окончательно выработал.

Памир Миша объездил вдоль и поперек и всю дорогу начинял меня всякими полезными сведениями.

— Недавно на этом месте обломком скалы вдребезги разнесло радиатор одной машины, — сообщал он. — Вот здесь, смотрите!

Я осторожно задирал голову, а Миша продолжал:

— А на том повороте в прошлом году в Пяндж слетела машина. Во-он задний мост валяется, видите?

Но я смотрел не столько на задний мост, покоившийся далеко внизу, сколько на стрелку спидометра, которая дрожала от страха рядом с отметкой «60».

— Стоп! — кричал Миша. — Кадр!

Мы выходили из машины и смотрели, как Миша выбирает ракурс. Он залезал на гору, спускался вниз, становился на колени, кувыркался, извивался и наконец щелкал затвором. А на скале чуть заметно темнела надпись: «Шт. капитан Топорин прошел 8.1911 г.».

И машина мчалась до следующего «стоп!», потому что Мише нужно было заснять водопад, низвергавшийся с полукилометровой высоты, очаровательную девочку-таджичку и аиста на островке посреди реки.

Миша — солдат, а служба памирских пограничников сурова: горы и снега, обвалы и дожди. Но у Миши всегда с собой фотоаппарат и мысли об искусстве, которыми он делится с каждым, кто умеет слушать и спорить. Я осторожно поинтересовался, как относится к Мишиным увлечениям начальство.

— Дмитриев? — Виктор Никифорович сразу заулыбался. — Скажу по совести: если солдат умеет только рассуждать о философии искусства — этого нам мало. Солдату кроме хорошей головы нужны и другие качества. У Миши они есть. Но мы сознаем, что в его ранце лежит не жезл маршала, а диплом кинооператора, и не мешаем развиваться этой страсти. Скоро мы купим ему киноаппарат — пусть снимает фильмы из жизни пограничников. Покажете их в Москве?

Мои полномочия, как вы понимаете, позволили мне ограничиться лишь дипломатическими заверениями.

— Кстати, — продолжал Виктор Никифорович, — вам повезло, что вы едете вместе с Мишей. У него есть великолепный опыт вытаскивания машин из обвала. Дмитриев до сих пор сокрушается, что не заснял эту сцену.

Я спросил у Миши об этой истории. Он долго морщился, отнекивался, отмахивался и ворча рассказал об истории своей поездки в Мургаб.

— Наверное, наша машина чем-то не приглянулась памирскому демону, заведующему обвалами, — излагал он. — Сначала этот тип швырнул в нас десяток тонн снега, но не попал. Мы на руках перетащили «газик» через обвал и поехали дальше. Тогда вниз полетело тонн двадцать — мимо! И так далее. Убегали от обвалов, как от бомбежки. Эх, камеры с собой не было! Какие кадры! Какие кадры! — И Миша застонал: какие кадры были безвозвратно утеряны для мирового кинематографа!

Мы разговаривали о Памире, о книгах, о кино и вообще о жизни. Мыслил Миша парадоксально.

— Сюжет придумал лентяй, чтобы легче было жить, — заявлял он.

Или:

— Ум и эрудиция — это как человек и одежда.

С ним всегда хотелось спорить — верный признак интересного собеседника.

Миша хочет стать кинооператором. Он будет им. Михаил Дмитриев — вы запомнили это имя?

МОЙ ДРУГ ВИТЯ ЗЕЛЕНЦОВ

По дороге в Калаи-Хумб с нами ничего не произошло, если не считать двух обвалов, одного камня, рухнувшего сзади в двадцати метрах, лопнувшей камеры и нескольких мгновений, когда мне казалось, что мы сейчас будем купаться в Пяндже вместе с машиной.

Но из всех этих испытаний Витя Зеленцов выходил с честью. Он оказался первоклассным шофером, мудрым и осмотрительным. На крутых виражах он никогда не делал больше семидесяти километров в час и никогда не обгонял машину, если не был абсолютно уверен, что наш «газик», может быть, не сорвется в Пяндж.