— Привет, Калеб. О Боже, ты что делаешь?
— Заходи! Прошу, заходи!
Кай входит в прихожую, которую он сделал для неё. Покрытую четырьмя слоями лака. Смотрит на окна из цветного стекла. Взглядом одобрения награждает голые сосновые брусья, поддерживающие перила из красного дерева. Он делал так по её задумке. Рождается приятное старое доброе викторианское ощущение ценности дома.
Калеб вьётся вокруг неё. Извиняется за то, что дом в таком состоянии.
— Тебе надо было предупредить, что придёшь. Я бы купил что-нибудь поесть.
Кай спокойна и холодна. Сердце из камня.
— Я уже поела.
Калеб показывает на картошку.
— Не против, я доем в процессе?
— Конечно нет. Продолжай. По твоему виду похоже, что поесть тебе надо.
Он хочет сказать, что, конечно, надо. Не ел нормально с её ухода. Но он молчит. Он весь улыбается и ошалелый от неожиданности, пока они идут в комнату. Вонючая одежда и грязные тарелки навалены на ковре. На ручке кресла кошачье дерьмо.
— Извини за беспорядок, Кай. Надо было тебе предупредить. Прошу. Присаживайся.
Она находит стул без мусора на сиденьи и садится очень формально и прямо. Неодобрительно смотрит вокруг.
— Нет прощения тому, что дом в таком состоянии. Отвратительно.
— Я знаю. Просто возможности не было. Я был очень занят!
— Мы заметили. Мы получили твоё послание.
Она достаёт из сумочки крикетный мяч и кладёт на стол. Калеб озадаченно смотрит на него.
— Это что?
— Не притворяйся, Калеб. Ты отлично знаешь, что это такое! Ты мог серьёзно поранить одного из нас, или обоих!
Глаза Калеба мерцают удовлетворением. О радость радостей! Если бы только. Столь безобразен, что Кай тошнит при виде его. При одной мысли о его прикосновении.
— Извини. Вылетело из головы. Хочешь кофе?
— Спасибо, нет. Я пришла не поболтать. Я по делу.
— По какому делу?
— Некоторые вещи, Калеб, тебе надо бы понять, но я не хочу, чтобы ты злился или напрягался, когда я скажу тебе. Пожалуйста, попытайся для разнообразия выслушать меня.
— Смотря что ты скажешь.
Она смотрит ему прямо в глаза. Он изучает её лицо. В первый раз он видит её такой, какая она есть. Телесно и духовно. Она охуительно отталкивающая! Прямо как Медуза.
— Ты должен прекратить преследовать нас. Роджер пойдёт в полицию, если это ещё раз повторится.
— Почему же сей смелый муж сам не пришёл поговорить со мной? Не хватило духу?
— Я его не пустила бы. У него и так уже рука в гипсе.
Калеб смеётся.
— Кай, ему нечего меня бояться. Я — опора общества. Свежеиспечённый Заведующий Кафедрой. Со мной можно смело идти в разведку!
Чтобы доказать этот тезис, Калеб вскакивает на ноги и сражается с невидимым врагом, может быть, японцем, в стиле карате, прямо перед ней. Картошка ещё в руках, а нога останавливается в дюймах перед её лицом. Она не испугана. Ловит его таким презрительным взглядом, какой может выдать лишь будущая бывшая жена. Ей понятно, что он съехал с катушек.
— Ты ходишь к доктору?
— Конечно.
Куриный клекот раздаётся из глубины его горла, а нога движется, как молния, проламывая стул. Она всё равно не испугана. Калеб с громадным усилием избегает её взгляда. Не хочет превратиться в камень.
— И что он говорит?
— Выписал кучу таблеток, чтобы держать меня в равновесии. Помогают сдерживать порывы. На самом деле советовал обратиться к психиатру.
— А ты?
— Обратился. Правда-правда. Доктор Бенефилд. Ничего серьёзного. Она сказала, что я страдаю от суровой депрессии. Хотела, чтобы я лёг в больницу.
— Калеб, я никогда не верила, что ты так всё воспримешь. Честно.
— А как? Устроить вечеринку? Отпраздновать?
— Именно. Я думала, ты засмеёшься. Как в те разы, когда я угрожала уйти, а ты говорил, что мне не хватит духу.
— Я просто дразнил тебя, Кай. Подначивая.
— Ты разрушал меня, Калеб. Не знаю, почему, потому что в те дни никто не любил тебя больше, чем я! Я восхищалась тобой! Боготворила тебя! Вот почему мне было так больно!
Калеб сидит в кресле, сдувшийся и виноватый. Кивает головой, полный сожаления и раскаяния.
— Я не хотел сделать тебе больно, Кай. Я люблю тебя. Я хочу, чтобы ты вернулась. Крииз.
— Пожалуйста, вот не надо о том, как ты меня любишь! Ради Господа Бога, не жди, что я тебе теперь поверю! Не обманывай себя! Ты сроду меня не любил!
— Любил, Кай. Крииз. По-своему, тупо и бестолково, любил! Только не говорил тебе, и всё. По каким-то глупым безумным мачо-причинам, не мог тебе признаться. Извини. Что я могу ещё сказать?
— Поздно извиняться, Калеб. Теперь я другой человек. Ты научил меня быть жёсткой и агрессивной. Тебе некого винить, кроме себя.
Калеб поворачивается к ней. Последний умоляющий и жалобный всхлип о прощении. Стараясь избежать её превращающего в камень взгляда.
— Вернись, Кай. Ты нужна мне. Больше так не повторится. Обещаю. Крииз. У нас столько всего, ради чего можно жить вместе.
— Нет, Калеб. Извини. Всё кончено. Мы должны продать дом и разбежаться каждый своей дорогой. [Когда Кай Дак давала показания, судья Брэдли, назначенный правительством, спросил её, почему она уверена, что её муж лгал ей, когда говорил, что любит её. Она ответила: «Он скрестил пальцы за спиной и постоянно говорил «криз». Он так всегда делал, когда врал».]
В голове Калеба приглушённый взрыв. Бум! В отдалении воют сирены. Сердце пропускает драгоценные удары. Слепота. Никогда, никогда, в самом страшном кошмаре он не видел, как она говорит такие вещи. Он сидит в кресле, словно проглотил кол, и ошарашенно смотрит на неё. Вопит в ярости.
— Продать дом! Хуя себе ты шутишь! Я не продам этот ёбаный дом!
Кай остаётся спокойна. Совершенно невозмутима.
— Ты обязан. Мы с Роджером хотим вместе купить дом. Нам нужны деньги. К тому же я имею право на половину его стоимости.
Калеб вскакивает на ноги. Упирается своим грязным щетинистым лицом в её лицо. Налитое кровью. Глаз в глаз. Нос к носу. Сплёвывает слова. Нечистое дыхание вынуждает её отвернуться.
— Когда я тут столько всего сделал собственными руками! Чтобы ты могла отдать свою долю этому жирному ленивому дрочиле! Ты, блядь, издеваешься!
Она вскакивает со стула и отбегает на безопасное расстояние. Она уже видела его в таком настроении.
— Если ты не можешь говорить об этом в цивилизованной манере, Калеб, я ухожу. Я передам дело в руки своего адвоката.