С. подставил последним каплям дождя здоровую руку, умыл лицо.
Луч холодного солнца, ударившись в створку открываемого напротив окна, бликом мелькнул по усталому лицу С.
– Выход, – медленно сказал он и поморщился, вспоминая. – Выход там, где раньше был вход!
…Лика смеялась, взмахивая руками, что-то говорила, идя по дорожке старого парка… Черный зев фотокамеры хищно щелкал, снимая ее – раз, другой, третий…
– Пленка! – сказал С., открывая глаза.
Задыхаясь, он бежал через город в свою лабораторию.
…Он вынимал из коробок пленки и бросал их в пустую кювету. Потом поджег пленки – и они затлели, темнея и шевелясь плоскими змеями. Вынув из бумажного пакета контрольки, С. мелко изорвал их и бережно ссыпал в костерок.
– Теперь – отпечатки, отпечатки… – бормотал он, глядя, как занимается огнем бумага.
Ржавый висячий замок на лаборатории не поддавался. Чертыхнувшись, С. прекратил бесплодные попытки и, оставив ключ торчать в покосившемся замке, бегом пересек двор и скрылся в подъезде.
За время его отсутствия гобелен изменился неузнаваемо: огромный рыжий конь хищным глазом откровенно косился на С., замок за ним горел. Языки пламени вырывались из бойниц и окон, гобеленовое небо застилал чад.
На кухонном столе лежала записка жены и ее обручальное кольцо. Фотографий Лики не было.
Несколько секунд, уже поняв и страшась понять до конца, он стоял неподвижно. Рука его поднялась к груди – туда, где лежали они еще час назад.
Как в замедленной съемке, С. снова увидел это: как аккуратно кладет фотографии во внутренний карман плаща и как потом сдирает с него этот плащ патлатый подонок, там, в пивной…
Он застонал, как стонет тяжелораненый, и бессильно привалился к стене. На висящем напротив гобелене чадно горел замок, скакал конь. Стараясь не попадать своими глазами в бешеные глаза коня, С. быстро прошел сквозь коридор и, выйдя, бесшумно прикрыл за собой дверь.
Он вышел из подъезда, и тут же в его слух вползла откуда-то пожарная сирена. Отвратительный, режущий мозг звук становился все ближе, и С., прибавив шагу, почти побежал по проспекту. Мимо него, воя, пронеслась пожарная машина, за ней вторая…
С. оглянулся: машины въезжали в его двор.
Горела его квартира. Чадные языки пламени вырывались наверх, из окон неслось отчаянное, грозное ржание.
С. побежал прочь.
«22», «24», «26»… Номера домов на проспекте неумолимо росли, приближая С. к тому перекрестку, где час назад его схватила за плечо рука патлатого детины.
У входа в подвал он остановился и, переводя сбившееся дыхание, медленно несколько раз вдохнул и выдохнул сырой петербургский воздух.
Выбора не было, и он шагнул вниз.
Под его плащом занималась любовью какая-то пара. Под взглядами десятка подонков С. пересек пивную. Никто не встал у него на пути. Молча рывком он сдернул плащ с переплетенных тел.
И только тут обитатели подвала начали понимать, что это не галлюцинация. С. нащупал во внутреннем кармане плаща плотные квадраты фотографий и, стараясь не делать резких движений, направился к выходу, но, не выдержав, сорвался, побежал вверх по ступенькам.
Пивная взвыла. Вслед ему рванулись, но С. был почти наверху, когда проем загородила чья-то фигура.
Это была горбунья – та, со странных Ликиных похорон. Она улыбалась ему, призывно протягивая руки.
– Мой, мой!.. – радовалась горбунья.
Секунды оказалось достаточно, несколько рук вцепились в него сзади. В отчаянии С. отмахнулся от одного, ударил в лицо другого – плащ вывалился из рук, фотографии веером высыпались из внутреннего кармана на грязные ступени пивной. Он потянулся к ним, но удар ногой свалил его наземь. С. больше не оборонялся – осыпаемый со всех сторон ударами, он ползал по полу, пытаясь собрать карточки. Зажав их обеими руками, он еще сумел встать и шагнуть к ступенькам. Но тут же согнулся пополам и медленно осел на пол.
Все стихло. Худой патлатый детина стоял на ступеньках пивной, недоуменно глядя на окровавленный нож в своей руке. В проеме дверей, светило солнце, голубело небо над крышей дома напротив…
«Скорая помощь» неслась сквозь очнувшийся, оживающий после долгих дождей город. Притормозив на перекрестке, она осторожно переползла через рельсы и, повернув, снова наддала газу.
С высоты птичьего полета было видно, как, подъехав к дверям приемного покоя больницы, машина остановилась, как санитары вынули оттуда носилки с лежащим на боку человеком и споро внесли их внутрь. Вышедший из больницы фельдшер, засунувшись в кузов, вытащил и внес следом за носилками ком окровавленной одежды. Шофер, выйдя, хлопнул дверцей, обменялся парой слов с идущей через двор санитаркой, хлопнул ее по заду: та дружелюбно взвизгнула.
Небо над колодцем двора сияло безукоризненной голубизной.
Стоя у капота, шофер прикурил и с удовольствием сделал первую затяжку.
Докурив, он вошел в приемный покой. Там, сидя в пальто возле рефлектора – отопительный сезон еще не начался, – фельдшер с интересом рассматривал какие-то фотокарточки.
– Покажи.
Шофер протянул руку, и фельдшер отдал ему несколько отпечатков.
Это были фотографии Лики.
– Сожгите фотографии! – корчась от боли, кричал человек на операционном столе.
– Скорее наркоз, – сказал, входя, хирург.
– Уже дала, – сказала ассистентка.
Хирург поднял на нее удивленные глаза.
– Сожгите! Сожгите их! – требовал человек.
В двух метрах от него, за стеклом, сидел на подоконнике ворон.
– Классная девка, – сказал шофер. – Этого? – Он поднял глаза наверх, туда, где находилась операционная.
– Ага.
– Не повезло, – сказал шофер, выходя.
– Сожгите фотографии! – Человек на операционном столе метался в бреду.
– Еще наркоз, – сказал хирург.
В глазах над повязкой – глазах медсестры-ассистентки – появилось отчаяние. Ворон, кося через стекло пуговичным глазом, внимательно наблюдал за развитием событий.
– Козлов! – позвали из коридора. – В семнадцатую! Сколько тебя кричать?
– Иду! – рявкнул фельдшер. – У, корова!
Фельдшер бросил фотографии на подоконник и вышел.
Дверь приемного покоя осталась открытой.
Стрелка на тахометре заползла за отметку, но сознание не покидало человека, лежавшего на операционном столе.
– Сожгите их, – молил С.
– Господи боже мой, – шептала медсестра.
– Ну, – пробормотал хирург. – Ну, давай, выключайся!