Мы возвращаемся в караульное помещение.
– Видел? – шепотом спрашиваю я Альфонса, пока мы ставим ружья на место.
– Видел. Не слепой! – нервно отвечает он и торопливо закуривает. Заставить нервничать Альфонса Ничейного – это, я вам скажу, не шутка!
Больше мы на эту тему не заговариваем. Не дай бог прознают, что Хопкинс самозванец… его сразу же вздернут!
Входит разводящий.
– Идете? – спрашивает он, бросая взгляд на часы.
– Да, хотелось бы.
– Вовремя! – предостерегающим тоном говорит Ярославский и выразительно стучит по циферблату.
– Будьте спокойны, господин начальник, я вернусь вовремя.
Я выскальзываю за дверь. Альфонс даже не смотрит в мою сторону, хотя, ясное дело, догадывается, что я отправляюсь на поиски голубой гостиной.
Вперед, в глубь огромного дворцового парка, представляющего собой искусственно выращенные джунгли, где причудливо переплелись великолепные рододендроны, заросли мимозы, диковинные карликовые деревца и обвитые лианами тридцатиметровые пальмы. Прогретая за день земля источала волны тяжелых, насыщенных испарениями и одуряюще приторных запахов – от них голова шла кругом. Мощеная дорожка привела к большому пруду, поверхность которого была покрыта огромными светло-зелеными листьями с крупными чашечками цветов.
Ночь дышала ароматом таинственности. Как уже упоминалось, я не из суеверных, хотя в тот час, когда дед мой скончался в Саутгемптоне, у меня, в камере нью-йоркской тюрьмы, со стены свалился здоровенный кусок штукатурки. Это я к чему говорю? Подвержен ты предрассудкам или нет, а только знаю – бывают такие ночи, когда заранее предчувствуешь: что-то должно случиться.
Я осторожно пробирался окольными тропками, стараясь приблизиться к заднему фасаду дворца.
По небу проплывали легкие, словно дымка тумана, клочки облаков, рассекая на продольные полоски яркий серп луны.
Не удивляйтесь, что расписываю в таких подробностях, просто мне хотелось бы в точности передать свои впечатления о той ночи. Вы только представьте себе: парк, похожий на джунгли, луна в полосочку, и вдруг за поворотом аллейки передо мной как из-под земли вырастает незнакомец.
Как бы это описать его понагляднее? Лицо бледное, на высокий, умный лоб небрежно падают пряди длинных волос, явно неухоженных. Одет он был в какие-то странные, мятые холщовые штаны в полоску, разношенные до бесформенности башмаки и белую, небрежно расстегнутую рубаху. Сам не знаю почему, но я сразу же почувствовал, что этот человек – из благородных. Он, конечно, попал в беду и очутился в неподобающих для себя условиях, а может, заболел, однако осанка, гордая посадка головы, угрюмое, но спокойное выражение лица наводили на мысль, что этот человек не нашего поля ягода. С какой-то болезненной тоской он вглядывался в окна дворца и, услышав шорох, обернулся ко мне.
– Вы за мной? – тихо спросил он.
– Нет, – спокойно ответил я. – Что вы тут делаете?
– Сам не знаю.
– Кто вы такой?
– Почему вы спрашиваете?
– Потому что я несу здесь караул.
Скрестив на груди руки, он смерил меня взглядом.
– Где же ваше оружие?
– Я только что сменился.
– Как вы посмели покинуть без оружия караульное помещение?
Ну и дела! Я еще должен перед ним оправдываться.
– Это вас не касается. Объясните, как вы сюда попали.
– Перелез через каменную стену со стороны учебного плаца.
– Зачем?
– Не знаю.
Лицо, сперва показавшееся мне спокойным, закаменело в какой-то странной безжизненности. Несмотря на отдельные седые пряди, он не был старым, даже сорока не дашь. И все же при взгляде на него оторопь брала.
– Ну, так что вам угодно?
– Угодно знать, кто вы.
– Не скажу.
Уж не вздумал ли он меня запугать?
Я подступил к нему вплотную.
– Шутки в сторону, иначе вам не поздоровится. Если по той или иной причине не желаете прогуляться в полицейский участок, убирайтесь прочь. Ясно? Я парень не злой, но дурачить себя не позволю.
– Мне глубоко безразлично, позволите вы или нет… – с тоской вырвалось у него.
Я схватил его за руку. Вернее, порывался схватить, как вдруг…
В глазах у меня потемнело. А он всего лишь стиснул меня за горло и прижал мою руку к бедру. Силища у него в пальцах была необыкновенная.
Вероятно, вы догадываетесь, что несмотря на все свое добродушие, я за себя постоять умею. Меня лучше не задирай – потом пожалеешь. О мощи моей грудной клетки и мускулов лекарь из сумбавской тюрьмы накатал целую статью в специальный журнал, но сейчас, в руках этого странного незнакомца, я почувствовал себя куском растаявшего масла, которое хоть по стенке размазывай.
Все также не теряя спокойствия, он постепенно ослабил хватку.
Я сделал глубокий вдох, подобно ловцу жемчуга, вынырнувшему на поверхность.
– Теперь, если желаете, можете меня схватить. Я сопротивляться не стану.
– Больно мне надо хватать вас… А вы, видать, натворили делов, если такой участи ожидаете.
– Завтра утром меня приговорят к смертной казни.
– За какие такие подвиги?
– За измену родине и убийство двадцати двух человек.
Как вы, должно быть, заметили, я не слишком суров по отношению к представителям уголовного мира, но это уж явный перебор.
– Шутить изволите?
– Какие уж тут шутки! Завтра утром мне вынесут смертный приговор и через сутки приведут его в исполнение. На помилование ни малейшей надежды нет.
– Как же привести приговор в исполнение, раз вы здесь?
– Я вернусь. Не думайте, будто я сбежал: меня отпустили на несколько часов.
– Нечего кормить меня байками. Я и без того готов вам помочь.
– Выбирайте-ка выражения! Я не привык лгать. Один человек отпустил меня на несколько часов, чтобы я напоследок почувствовал себя свободным.
– И вы… вернетесь?
– Естественно.
– Кто же вы?
– Капитан Ламетр.
Вот те раз! Последние недели имя капитана Ламетра было у всех на слуху, даже я о нем слышал, ошиваясь в Оране без работы по причине дурацких бюрократических придирок.
– Вы вернетесь, потому что дали слово? – недоверчиво переспросил я.
– Человек, который отпустил меня, бывший фейерверкер, в войну служил под моим началом. Сейчас он старший надзиратель в тюрьме.
– Значит, вы, господин Ламетр, хотите умереть?
Он вздохнул.