Он. Это из комедии «Наполеон в постели».
Нина. Вспомнила. Ты там играл толпу, кричал: «Да здравствует император!» И что она в тебе только нашла? Впрочем, о том же самом можно спросить и меня. Умоляю, Санечка, никогда никому не говори больше про антигигиеничную Жозефину! Это пошло.
Он. Не буду, Нин! Честное слово!
Нина. И про облако без штанов.
Он. Это не оттуда.
Нина. Я знаю. Но это неприлично!
Он. Обещаю.
Нина (вздохнув). Мы прожили с тобой столько лет, но я тебя так ничему и не научила.
Он. Научила!
Нина. Чему-у?
Он. Тому, что любящий мужчина настолько же лучше себя самого…
Нина. Это из «Смеющихся в камышах»? Единственный спектакль, где мы играли вместе. Про семь цифр, которые сделают тебя счастливым, ведь тоже оттуда?
Он. Оттуда. Знаешь, иногда кажется, у меня не голова, а затрепанный сборник пьес. Хочу сказать что-нибудь от себя, просто так, начинаю, а потом все как-то само собой выворачивается словами из старой роли. Даже и не помню часто, из какой именно…
Нина. Это профессиональное заболевание, как у таксистов геморрой. Но я не понимаю, почему она увиливает от постели!? Мне даже за тебя обидно. Тут что-то не так!
Он (горячо). Я тоже ничего не понимаю! Современные женщины команду «ложись» выполняют быстрее, чем отличники боевой подготовки…
Нина. Опять пошлишь! Сам придумал?
Он. Нет, что ты? Это из сериала «Гарнизонный Декамерон». Я там начал сниматься. И роль хорошая! Почти главная: кавторанг, командир «морских львов» — подводников-спецназовцев. От него жена к банкиру уходит. У того роскошная яхта, вилла… В Сочи снимали. Тогда кавторанг поднимает своих котиков по тревоге и на абордаж!
Нина. А потом как обычно?
Он. Да… У оператора сын родился. Обмыли. Очнулся через две недели в Тамбове. В общем, режиссер озверел и сказал сценаристу всех подводников во главе со мной в Чечню отправить, в горы. С концами…
Нина. Совсем без меня распустился! Но ты ей нравишься, она даже влюблена и хочет от тебя ребенка.
Он. Ребенка? Ты уверена?
Нина. Уверена. Она смотрит на тебя по-особенному, как портниха на выкройку. Но почему же тогда к себе не подпускает? Странно…
Он. Ты, между прочим, тоже долго не подпускала.
Она. Да, я выбирала между тобой и Костей Мотылевым.
Он. Что-о?! Никогда ты не выбирала между мной и Костькой!
Нина. К сожалению, не выбирала. Почему, интересно, девочкам из хороших семей нравятся не образцовые, правильные мальчики, а хвастуны и хулиганы? Зачем ты наврал ей про дворянские корни?
Он. Это тоже из роли. Сам не знаю, как вырвалось…
Нина. Боже, за что я такого вруна полюбила!? (Грустно смеется и дает ему легкий подзатыльник.) У тебя хорошая стрижка. А ты ей рассказал, за что тебя выгнали из труппы?
Он. Ну, зачем? Это лишнее…
Нина. А я думаю, ей будет интересно узнать, как впервые в истории мирового театра у Гильденстерна прямо на сцене началась белая горячка, и он гонялся за Розенкранцем с дорической колонной наперевес. Бедный Костя Мотылев! Ты мог убить своего лучшего друга.
Он. Говори, пожалуйста, тише! (С опаской оглядывается на дверь ванной.) Она услышит. И зачем я только про тебя вспомнил!
Нина. Не волнуйся, перед романтическим свиданием женщина занята восстановлением товарного вида. Это дело нескорое. Она еще не догадалась, что ты запойный?
Он. Нет пока. Я срывался только один раз, но ей сказал: грипп. Эпидемия.
Нина. Да, вечная русская эпидемия.
Он. Ты же знаешь, это началось у меня, когда ты заболела.
Нина. Не началось, а продолжилось в особо крупных размерах.
Он. Зря ты так! Я же тогда чуть с ума не сошел, переживал за тебя, ничего не видел вокруг…
Нина. Ну, конечно! А то я слепая и не замечала, как ты вслед медсестрам поглядывал.
Он. Это неправда!
Нина. Да ладно! Я долго болела, жутко выглядела. А ты здоровый молодой мужчина, актер. Жизнь продолжается…
Он. Нет, не продолжается. Мне тогда ничего не нужно было. Ничего!
Нина. Кроме водки! Когда меня отпели и все стали со мной прощаться, ты тоже подошел, поцеловал венчик на лбу. И я вдруг почувствовала этот омерзительный недельный перегар. Меня чуть не передернуло…
Он. Ты? Почувствовала?!
Нина. Конечно почувствовала! У вас, живых, по отношению к нам, ушедшим, просто какой-то шовинизм. А ведь мы такие же, как вы, только мертвые. Кстати, она сейчас выйдет из ванной. Тебе пора за брютом.
Он. Когда я вернусь, ты уже уйдешь… к себе?
Нина. Не знаю, может, еще побуду. Но на всякий случай поцелуй меня! Да не в губы. В лоб, разумеется.
Он целует ее, пятится и выбегает. Почти тут же выходит из ванной Вера в белом банном халате. Некоторое время она вытирает волосы большим полотенцем, потом бросает его на кресло, не замечая Нину, которая, накрытая этим полотенцем, остается сидеть неподвижно. Вера распахивает халат, удовлетворенно разглядывает себя в зеркале, потом оборачивается к зрителям и снова на мгновенье распахивает халат: на ней черные ажурные чулки, трусики и лифчик. Она некоторое время загадочно бродит, напевая, по номеру. Завлекательно устраивается на диване. Встает и решительно направляется к алькову, скрывается за ширмой, и мы видим ее силуэт, как в театре теней. Вдруг рядом появляется еще одна тень, явно мужская.
Вера с воплем выбегает из-за ширмы. Следом выходит седой мужчина правозащитного вида.
Она. Вы?.. Вас тут только не хватало!
Валентин Борисович. Значит, не хватало!
Она. Уходите, Валентин Борисович! Я давно о вас и думать забыла.
Валентин Борисович. Забывчивость женщины имеет две фазы: сначала она не помнит себя, а потом она не помнят тебя. Но ты, деточка, меня не забыла. Я же твоя первая любовь.
Она. Лучше не напоминайте! И вообще все это было не со мной.
Валентин Борисович. С тобой! Ах, что было!
Она. Замолчите! Я вычеркнула вас из своей жизни.
Валентин Борисович. Допустим. Но тогда почему ты гляделась в зеркало и думала обо мне?
Она. Не о вас. Нет! Я подумала: если бы не вы стали моим первым мужчиной, а Сашенька, жизнь у меня сложилась бы по-другому. Какая же это глупость — влюбиться в учителя литературы!