— Ты своих троих родила и сиди, не о тебе речь. А вот ты, — это уже мне, — допрыгалась в своем Ленинграде.
— Здрасьте.
— Вот тебе и до свиданья.
— До чего это я допрыгалась?
— А подумай. Как живешь?
— Да ладно тебе, отец… — Виктор тянется к бутылке.
— Нет, Витька, подожди, как я живу?
— Филиппу зачем дала уйти?
— Отец, да ладно, сколько можно об этом…
— Что же мне, за хвост его было держать?
— Действительно! — возмущенно вздыхает Нинка.
— Женщина захочет — за что хочешь удержит.
— Ну вы даете, Николай Митрофанович!
— Отец, ты того… Больше майору не давать.
— Жила бы как все люди, полной семьею.
— Значит, важнее, по-твоему, казаться, чем быть?
— Путем надо жить. А вот с этой самой философии… — И вдруг от суровости отца не остается и следа. — Наш генерал явился!.. — А на лице появляется радостная, но вороватая улыбка. — Здравия желаем, товарищ генерал!
На пороге кухни стоит мама. В строгом, черном платье, тоже удивительно молодая, без единой морщинки. Вся благостная и отрешенная, что не мешает ей мельком и с презрением оглядеть наш стол.
Она молча уходит в комнату, и я вижу, как там крестится на иконы, потом возвращается, уже сняв платок.
— Антошка почему без куртки бегает?
— Тепло, мама!
— Антон в деда, солдат! — бодро заявляет отец, но глаза у него беспокойные.
— А ты, солдат, уже прикладываешься?
— Так дочка же приехала, как же… Под такое дело!
— Из стаканов, без скатерти, креста на вас нет. Надолго к нам?
— До завтра.
— Значит, завтра на рыбалку махнем! — подхватывает отец. — Витька, как насчет рыбалки?
Заговорили, заспорили о чем-то, мне непонятном.
— Здравствуй, дочка.
— Здравствуй, мама.
Мама глядит на меня, а я гляжу на маму.
— Все одна кукуешь?
— Все одна, слава богу.
Не верит, что слава богу, глаза печальные.
Мама, ты вовсе не строгая, а самая добрая и понимающая на свете. И тепло от тебя родное, и запах, знакомый с детства. И так бы стоять с тобой, обнявшись, долго.
— Выживу, мама, не бойся.
Не повезло больше Антошке. Единственная рыбка приехала домой в банке, и что самое интересное — живет, плавает по кругу, тычется носом в стекло.
А Антошка спит, усталый и счастливый.
Я прикрыла к нему плотнее дверь и села за телефон. Узнать, что нового в доме.
— Лариска? Привет. Ты одна?
— Валюшка у меня. — Голос у Лариски взволнованный. — Тут такие события, скорей поднимайся.
Поднимаюсь. Валюшка сидит на тахте вся зареванная, под глазом держит рубль, а под рублем — синяк.
— Представляешь! Он ее избил!
— Как тварь! — подхватывает, всхлипывая, Валюшка. — Я прошу: только, пожалуйста, в лицо не бей, как я в саду покажусь? А он… Как тварь!
— А что случилось?
— Приревновал, видите ли, отелло с клюшкой!
— Я ему честно сказала: была на дне рождения, у Лариски можешь спросить, а он…
— Кто тебя за язык тащил? — говорит Лариска.
— Чего же мне было врать, если ничего не было? Он спрашивает: танцевала? Я говорю: подумаешь, всего два раза с одним мальчиком. А он: провожал? Я говорю: подумаешь, всего до остановки, а он… Как тварь! — снова захлебывается Валюшка от этого жалостливого слова.
Я сажусь рядом, глажу ее кудряшки.
— Дура ты у нас, Валюшка. Ты Сашку знаешь, зачем лезешь на рожон? Ври во спасение.
— А еще лучше — бросай его, подонка! — вышагивает по комнате Лариска. — Было бы от кого терпеть. Уже давно ежу ясно, что он как спортсмен не состоялся.
— Я его боюсь…
— Убьет он тебя, что ли?
Валюшка уверенно, почти восторженно кивает:
— Убьет! Ты бы видела, какие у него глаза были! Белые!
— Вообще, такой может убить, — подумав, соглашается Лариска.
— Он столько всего в жизни пережил, у него такой характер взрывной, неустойчивый, — удобнее прилаживая рубль, рассказывает Валюшка. — И столько интриг в команде вокруг него, что он сейчас все может, он… Ой! — вдруг переходит Валюшка на шепот, и глаза у нее от страха округляются. — Это он!
И мы тоже замираем, потому что в прихожей звенит звонок.
— Не открывай… — одними губами лепечет Валюшка.
— А если не он?
Звонок звенит настойчиво. Мы все на цыпочках подкрадываемся к двери.
— Кто там? — не выдерживает Лариска.
— Ларис, Валюшка у тебя? — Он.
— Ты с ума сошел. Я сплю.
— А где она?
— Я почем знаю.
— Открой на минуточку.
Заминка. Валюшка шепчет:
— Скажи, не одна…
— Я не одна.
— Брось врать, с кем тебе быть?
— Ты что — дурак? — Лариска вдруг обиделась.
— Я же слышу ее голос. С кем она у тебя?
— Сказано — ни с кем!
— Значит, так. Или открываешь, или я ломаю дверь.
Пауза. И вдруг — страшный удар по двери, вздрогнула вся квартира, качнулся кувшин на полке.
— Ненормальный! Хулиган! Я милицию вызову!
Бум!.. — еще удар.
Валюшка в ужасе бежит в комнату, мечется, прикладывает ладошки к щекам:
— Он сломает, правда сломает… Знаешь, сколько в нем весу?
Снова вздрагивает квартира. Мы мечемся по комнате.
Лариска — в прихожей:
— Паразит, кто мне дверь чинить будет!
— Может, правда вызвать милицию? — шепчу я.
— Да ты что! — ужасается Валюшка. И, приняв отчаянное решение, подбегает к двери. — Сашка, перестань немедленно, слышишь? Ларискина дверь тут ни при чем!
— Тогда выходи, — голос за дверью.
— Не выйдет она! — выталкивает Валюшку из прихожей Лариса. — И вообще больше не ходи, не желает она иметь с тобой никаких отношений! А ты, дура, если выскочишь…
— Да ты что, ни за что, клянусь!
Бум!.. Страшнее прежнего. Валюшка принимает новое решение:
— Надо звонить Герберту, он его послушается, пусть приедет…