Эти жуткие картины всплывали в моей памяти, когда строй пионеров хором скандировал: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!» Тот же текст неизменно присутствовал на плакатах, где Иосиф Виссарионович держал на руках малышку Гелю, дочь бурятского наркома, спустя год расстрелянного за «покушение на вождя». Мать девочки также была репрессирована, и сирота долго ютилась в спецприемниках. На всю жизнь запомнила она слова, сказанные по-грузински добрым дядей Сталиным стоявшему рядом Берии, но лишь взрослой женщиной узнала их перевод: «Убери эту вшивую!» Другой популярный плакат изображал Сталина в обнимку с одиннадцатилетней таджичкой Мамлакат, собравшей рекордное количество хлопка и ставшей самым юным кавалером ордена Ленина. Поскольку имя Гели было дискредитировано, на портретах ее называли Мамлакат.
Мы не замечали атмосферы тотального страха, подозрительности и доносительства, от которой задыхались наши родные и близкие. С увлечением смотрели фильмы об изменниках родины и славных чекистах, заполонивших киноэкраны. Под их гипнотическим воздействием я даже сочинил и поставил во дворе пьесу с интригующим названием: «В городе такого не бывает».
В спектакле речь шла о разоблачении детьми шпиона, проникшего в квартиру, чтобы завербовать их. В школьных учебниках мы по указанию учителей вычеркивали имена и заклеивали портреты «предателей», предварительно изуродовав их лица чернилами. Газеты смаковали подробности процессов над троцкистско-зиновьевско-бухаринско-рыковскими «бандами». На выборах в Верховный Совет СССР первого созыва в Киеве баллотировался дважды Герой Советского Союза Яков Смушкевич, а через два года его расстреляли как врага народа. В моем ближайшем окружении репрессиям никто не подвергся, но в годы эвакуации я встречал в Красноярске много спецпоселенцев, испытавших на себе ужасы ГУЛАГа. Лишь спустя годы мне стало ясно, что тотальный террор понадобился Сталину для устрашения и истребления свободомыслящих и переключения энергии остальных на борьбу с классовыми врагами.
Детвора из сравнительно благополучных семей чувствовала себя беззаботно «в этой юной прекрасной стране», несмотря на убожество коммуналок, зловоние дворовых уборных, скудость прод— и промтоваров в магазинах и унылое однообразие игрушек. Моим родителям не по карману было покупать мне и сестре шоколадки, пирожные, апельсины. Только под Новый год за их же деньги Дед Мороз раздавал нам кулечки с дешевыми конфетками, мандаринами и грецкими орехами. Время первых «сталинских» пятилеток воспринималось не только детьми, но и многими взрослыми с наивным восторгом как сплошной триумф социализма. Пропаганда тщательно замалчивала провалы авантюрных планов, зато крикливо рекламировала Днепрогэс, Магнитку, Кузбасс, автотракторные гиганты и московское метро, стахановцев и ударников, эпопеи полярников и рекордные авиаперелеты.
Олова из оперетты Кальмана, пожалуй, точно выражают мой экстаз по отношению к «лучшему другу советской детворы». Расправившись с оппозиционерами, Сталин превратил скромную должность генерального секретаря в высший пост партийно-государственной иерархии, став единоличным пожизненным диктатором гигантской империи. С его подачи мощный агитпроп повседневно навязывал населению священный образ «великого ученика и верного соратника Ленина, гениального продолжателя его дела». В этой идеологической обработке масс активно участвовали все средства массовой информации и виды искусства. На фасадах домов и стенах учреждений висели славящие вождя транспаранты и портреты, на которых он в неизменном френче с трубкой в руке приветливо улыбался народу или задумчиво смотрел вдаль. Прижизненные памятники Сталину устанавливались повсюду. Его имя носили 8 городов и 39 селений, площади и проспекты, заводы и колхозы, даже на Памире был пик Сталина. О нем слагались поэмы и кантаты, по радио гремели песни: «Сталин — наша слава боевая. / Сталин — нашей юности полет. / С песнями, борясь и побеждая, / Наш народ за Сталиным идет». О том же заливался украинский хор: «Хай шумить земля пiснями / В цей крилатий гордий час! / Воля Ста лiна iз нами, / Слово Сталiна мiж нас!» Это был целенаправленный гипноз, превращавший граждан в марионеток, порождавший слепой фанатизм, в первую очередь — среди молодежи.
Я с обожанием слушал в кинотеатре весь доклад Сталина о проекте Конституции СССР, не замечая ни его тусклого голоса с грузинским акцентом, ни рябого лица и низкого роста. Не понимая большей части того, что он говорил, от души хлопал и смеялся его «шуткам» вместе с делегатами съезда и кинозрителями. В исторических фильмах Сталин все более вытеснял и затмевал Ленина, а кое-где сам вершил судьбы революции. Под сталинское обаяние попали не только многие советские, но и зарубежные литераторы. Г. Уэллс писал: «Я никогда не встречал человека более искреннего, порядочного и честного; в нем нет ничего темного и зловещего, и именно этими его качествами следует объяснить его огромную власть в России». А когда я прочел книгу А. Барбюса «Сталин», то под ее влиянием разразился стишком:
«В сапогах, в шинели серой / постоянно ходит он. / На лице с улыбкой доброй / и могуч он, и силен. / Его имя — славный Сталин. / Тихо, скромно он живет / и к победам величайшим / всех трудящихся ведет. / Пусть живет наш вождь великий, / друг, учитель и отец, / и советской знаменитой Конституции творец!» Школьное начальство благосклонно отнеслось к моему опусу и разрешило декламировать его на утреннике, посвященном 60-летию вождя.
В первый класс я пошел в зловещем 1937-м, когда вовсю свирепствовал сталинский террор. К тому времени еврейские школы в Киеве закрыли, и я попал туда, где обучение перевели на русский язык. Директор, в черном костюме, со строгим лицом, вводил меня в трепет, несмотря на то что он был отцом моей одноклассницы Сталины, названной в честь вождя. Девочка с красным бантом ни с кем не дружила, талантами не блистала, но неизменно получала высшие оценки. При немцах она с матерью осталась в Киеве, а после войны я встретил ее и окликнул: «Привет, Сталинка!» Но в ответ услышал: «Меня зовут Люда». Спустя два года выяснилось, что она вернула себе прежнее имя. А когда был разоблачен культ личности, я подумал: «Ну и как тебя теперь величать?» В третьем классе нас на торжественной линейке оптом приняли в пионеры, и мы дружно прокричали клятву: «Я, юный пионер Союза Советских Социалистических Республик, перед лицом своих товарищей обещаю твердо и неуклонно бороться за дело Ленина — Сталина!» На моих похвальных грамотах неизменно соседствовали лица обоих кумиров.
Регулярно читая ослепшему дедушке Иделю газетные новости, я приобщался к политике. Дед, проштудировав не только Тору, но и фолиант «Всемирной истории», скептически комментировал официальные сообщения, когда мы с ним бурно обсуждали актуальные темы. Я рассказывал ему содержание антифашистских фильмов, мы негодовали по поводу преследований евреев и коммунистов в Германии, но оба понятия не имели о роли Сталина в развале антифашистских народных фронтов в странах Европы. Мы с дедом пришли к выводу, что попустительство Гитлеру до добра не доведет. С надеждой ловили скупую информацию о переговорах СССР с Англией и Францией насчет создания союза против агрессора, и вдруг узнаем, что контакты прерваны. Откуда нам было знать, что западные демократии страшились ультралевого радикализма Сталина не менее, чем ультраправого экстремизма Гитлера? Тем более ошеломила нас весть о заключении пакта о ненападении и договора о дружбе между СССР и Германией.