Получив эту грамоту, москвичи разослали ее по всем городам с приложением своей грамоты, где писали: «Пишем мы к вам, православным христианам, всем народам Московского государства, господам братьям своим, православным христианам. Пишут к нам братья наши, как нам всем православным христианам остальным не погибнуть от врагов православного христианства, литовских людей. Для Бога, судьи живым и мертвым, не презрите бедного и слезливого нашего рыдания, будьте с нами заодно против врагов наших и ваших общих… Писали нам истину братья наши, и теперь мы сами видим вере христианской перемену в латинство и церквам божиим разорение. О своих же головах что и писать вам много? А у нас святейший Гермоген патриарх прям, как сам пастырь, душу свою за веру христианскую полагает неизменно, и ему все христиане православные последуют, только неявственно стоят».
К концу декабря 1610 г. неформальным лидером сопротивления полякам стал патриарх Гермоген. Он рассылал по городам грамоты, в которых объяснял измену короля Сигизмунда, разрешал народ от присяги Владиславу и просил горожан, чтобы они, не мешкая, по зимнему пути, «собирався все в збор со всеми городы, шли к Москве на литовских людей».
Первый раз такую грамоту Гонсевский перехватил на Святках 1610 г. Затем полякам попадали в руки списки с этих грамот, датированные 8 и 9 января 1611 г. Эти грамоты были отправлены Гермогеном в Нижний Новгород с Василием Чарто-вым и к Просовецкому в Суздаль или Владимир.
О настроениях в русских городах свидетельствует письмо соловецкого игумена Антония к шведскому королю Карлу IX: «Божию милостию в Московском государстве святейший патриарх, бояре и изо всех городов люди ссылаются, на совет к Москве сходятся, советуют и стоят единомышленно на литовских людей, и хотят выбирать на Московское государство царя из своих прирожденных бояр, кого Бог изволит, а иных земель инородцев никого не хотят. И у нас в Соловецком монастыре и в Сумском остроге, и во всей Поморской области тот же совет единомышленный: не хотим никого иноверцев на Московское государство царем, кроме своих прирожденных бояр Московского государства».
Активно выступило против поляков население Нижнего Новгорода, Ярославля, Костромы, Перми и других городов. В Новгороде Великом горожане по призыву своего митрополита Исидора крест целовали помогать Московскому государству в борьбе с «разорителями православной веры». А воевод – сторонников Владислава, Ивана Салтыкова и Корнилу Чоглоко-ва – новгородцы посадили в тюрьму «за многие неправды и злохитрство».
В январе 1611 г. Прокопий Ляпунов поднял Рязань против поляков. Как уже говорилось, Ляпуновы после свержения Шуйского стали сторонниками Владислава. Захар Ляпунов ездил с посольством к королю Сигизмунду. А Прокопий Ляпунов в октябре 1610 г. взял город Пронск у Тушинского вора и заставил его жителей присягнуть Владиславу. Теперь же Прокопий решительно выступал против поляков.
Идти на Москву с одними рязанцами, да еще имея в тылу остатки тушинского воинства, было опасно. И Прокопий Ляпунов делает удачный тактический ход. Он вступает в союз с этим воинством. Увы, этот тактический успех приведет первое ополчение к стратегической неудаче и будет стоить жизни самому Прокопию. В феврале 1611 г. Прокопий отправляет в Калугу своего племянника Федора Ляпунова. Переговоры Федора с тушинцами приносят успех. Новые союзники выработали общий план действий: «приговор всей земле: сходиться в дву городех, на Коломне да в Серпухов». В Коломне должны были собраться городские дружины из Рязани, с нижней Оки и с Клязьмы, а в Серпухове – старые тушинские отряды из Калуги, Тулы и северских городов.
Так начало формироваться земское ополчение, которое позже получило название первого ополчения. Помимо рязанцев Ляпунова к ополчению примкнули жители Мурома во главе с князем Литвиновым-Мосальским, Суздаля с воеводой Артемием Измайловым, из Вологды и поморских земель с воеводой Нащекиным, из Галицкой земли с воеводой Мансуровым, из Ярославля и Костромы с воеводой Волынским и князем Волконским и другие.
Тем не менее этих ратников Ляпунову показалось мало, и он рьяно стал собирать под свои знамена не только казаков, но и всякий сброд. Ляпунов писал: «А которые казаки с Волги и из иных мест придут к нам к Москве в помощь, и им будет все жалованье и порох и свинец. А которые боярские люди, и крепостные и старинные, и те б шли безо всякого сумненья и боязни: всем им воля и жалованье будет, как и иным казакам, и грамоты, им от бояр и воевод и ото всей земли приговору своего дадут».
Воровские казаки представляли для Московского государства особую опасность. Донцы или запорожцы могли за плату выполнить определенную боевую задачу, ну, естественно, пограбить в меру сил, получить обещанное жалованье и с песнями отправиться на Дон или в Сичь. У воровских же казаков не было Сичи, для них Смута была источником существования. Конец Смуты означал если не ответственность за совершенные преступления, то по крайней мере возвращение к прежней жизни. А никто из «воров» не желал пахать, заниматься ремеслом или мелкой торговлей. Вот такое воинство и собрал Ляпунов на свою голову и на беду государству Московскому.
С начала 1611 г. в Москве постепенно нарастала напряженность. Ожидая восстания горожан, Гонсевский и московские бояре распорядились перетащить пушки из Белого города в Кремль и Китай-город. Польские гусары круглосуточно патрулировали улицы и площади столицы. Русским было запрещено выходить из домов с наступлением темноты и до рассвета.
Еще в декабре 1610 г. боярин Михаил Глебович Салтыков и пропольски настроенная знать предложили Боярской думе написать грамоту Сигизмунду под Смоленск, чтобы тот отпустил Владислава в Москву. Русским послам в польском стане приписывалось «отдаться во всем на волю королевскую». В отдельной же грамоте к Ляпунову содержался призыв распустить ополчение. Бояре грамоты написали и понесли их на утверждение к патриарху, но Гермоген сказал им: «Стану писать к королю грамоты и духовным всем властям велю руки приложить, если король даст сына на Московское государство, крестится королевич в православную христианскую веру и литовские люди выйдут из Москвы. А что положиться на королевскую волю, то это ведомое дело, что нам целовать крест самому королю, а не королевичу, и я таких грамот не благословляю вам писать и проклинаю того, кто писать их будет, а к Прокофью
Ляпунову напишу, что если королевич на Московское государство не будет, в православную христианскую веру не крестится и литвы из Московского государства не выведет, то благословляю всех, кто королевичу крест целовал, идти под Москву и помереть всем за православную веру».
По словам летописца, Салтыков стал кричать на Гермоге-на, достал нож и хотел его зарезать, но патриарх, осенив Салтыкова крестным знамением, сказал: «Крестное знамение да будет против твоего окаянного ножа, будь ты проклят в сем веке и в будущем».
Грамоты пришлось отправить без подписи патриарха. Находившихся под стражей князей Ивана Михайловича Воротынского и Андрея Васильевича Голицына силой заставили их подписать.
Грамоты доставили под Смоленск 23 декабря. На следующий день их принесли послам с требованием немедленно исполнить боярский приказ и угрозами в случае неповиновения. Филарет, прочтя грамоты, отвечал: «Отправлены мы от патриарха, всего освященного собора, от бояр, от всех чинов и от всей земли, а эти грамоты писаны без согласия патриарха и освященного собора, и без ведома всей земли: как же нам их слушать? И пишется в них о деле духовном, о крестном целовании смольнян королю и королевичу. Тем больше без патриарха нам ничего сделать нельзя». Все остальные члены русского посольства согласились с Филаретом.