— Буду признателен. Однако, даже такой параноик, как я не заметил никаких признаков игры.
— До того, как ты ещё раз увидишься с Марти, у меня будет всё на него — разве что кроме рентгена его задницы.
— Если добудешь, мне не показывай.
— И сам смотреть не буду, пусть интерны смотрят. Они затем и нужны. Кстати, а ты где? В плане расследования, я имею в виду. Всё ещё веселишься?
— Я застрял на красной девятке, она мне по ночам покоя не даёт. А когда этот момент меня откровенно утомляет, я начинаю думать о другой загадке, в которой никак не продвинусь: вопросе времени. Как они собрались так быстро? Как они втянули Освальда в сценарий, если никто не знал о том, что по чистой случайности через три дня ДФК провезут под его окном? Своё дело они знали.
— Или им просто повезло.
— Или ещё хуже: и то, и другое.
В нашем бизнесе есть такой профессиональный риск, как нелёгкие дни. К примеру, во время моего руководства «Фениксом» мне пришлось побывать под артиллерийским огнём, находясь на передовой оперативной базе. Израильские ракеты в Бейруте засыпали меня обломками на шесть часов, уничтожив идеальный костюм. В 1991 году я был задержан группой мерзких китайский пограничников — пусть всего на несколько часов, но мне они показались годами. Они собирались избить меня за то, что я был русский (хоть я и не был), а если бы я сказал им, кто я на самом деле — то они бы избили меня вдвое сильнее и вдобавок полвека гноили бы в своих тюрьмах. Я пребывал в ужасе, так что моя наигранная невозмутимость и йельский стиль едва не поплыли.
Но не было в моей жизни настолько сложного дня, как двадцать первое ноября 1963 года. Казалось, он не кончится никогда, и в то же время он пролетел словно в доли секунды, а следующий за ним — хоть все мы и терзались сомнениями на этот счёт — миновал так быстро, что мы и поверить не могли.
Наша шайка имела крайне мрачный вид. Не думаю, что кто-то из нас пытался облечь в слова то, что мы собирались сотворить. Некоторые сомнения не уходят никогда: они посещают нас — всех нас, я имею в виду — годы и годы. Не время сейчас копаться в этом, так что я лишь скажу, что бросился вперёд с верой в изменения к лучшему, надеясь, что они спасут жизни сотен тысяч людей: белых, жёлтых, северных, южных, их, наших… Что мы предвосхитим анархию и хаос, который я столь точно предсказал, что я, как и мы в целом были вынужденными, морально оправданными убийцами.
Но вне зависимости от всего этого день прошёл в сущем трепете, привязавшейся сухости дыхания и навязчивой потливости. Не было аппетита — еда была безвкусной. Спиртное же, наоборот, влекло и притягало, почему и было под запретом. Цитируя, если верно помню, «Тонкую красную линию» Джеймса Джонса [225] — «едва справлялись мы с необходимым» (доверяю своему посмертному редактору сделать сноску).
Я уже не контролировал Алека — если вообще контролировал хоть когда-то. Ничего уже нельзя было сделать. Он мог как и совершить то, что от него требовалось с успехом, вечно ускользавшим от него всю его жизнь, так и не справиться с этим. Я предполагал возможность (при этом я верил, что подобного не случится), что он позвонит своему «другу» агенту Хотси из ФБР и сдаст меня по сценарию поимки красного шпиона (как он думал) и спасения жизни ДФК. В таком случае он сделался бы героем, вслед за чем пришли бы слава и деньги. В ретроспективе я доволен, что не озаботился в то время такой чепухой. Первым делом ему не хватило бы воображения. Во-вторых, он не имел подобной склонности, будучи прирождённым ниспровергателем из Конрада [226] или Достоевского: жёстко настроенным убийцей или сумасшедшим бомбистом. В ином веке он нёс бы круглую, как шар для боулинга, бомбу с шипящим фитилём под плащом. Он хотел уничтожать, и в этом была вся его судьба: дотянуться и уничтожить мир, низведший его до положения насекомого, проклявший его затруднениями в чтении и внимании, тупоумием и одержимостью. Такая фигура не предала бы меня: я был его единственной надеждой, тем, кто искренне верил в него.
Мои страхи относительно Алека лежали в практической плоскости. Вспомнит он о винтовке? Сможет ли вынести её из дома миссис Пэйн так, чтобы ни она, ни Марина не заметили? Справится ли он с тем, чтобы пронести её в книгохранилище на следующий день без того, что бы с грохотом уронить её в столовой, рассыпав повсюду винты? Сумеет ли он собрать её и соберёт ли правильно? Мне пришла в голову возможность в духе чёрного юмора, что он всё сделает идеально, наведётся точно в цель, плавно выжмет спуск и… щёлк! — ничего не происходит, потому что он выронил затвор и не заметил, что из него выпал боёк, или во время его поездки на работу в пятницу передняя линза прицела блеснёт, а его спросят: Ли, что это? — отчего Ли запаникует и убежит. С таким идиотом могли возникнуть любые проблемы в любом количестве, так что я согласен с высказывающимися против заговора в том духе, что никакое разведывательное агентство не доверило бы такому полудурку настолько важное задание. Они были правы, однако истина состоит в том, что иногда оперативная необходимость вынуждает вовлекать людей с неподходящей репутацией.
Я пытался отложить свои сомнения в Алеке и работать с тем, что я был способен контролировать.
Тем утром мы встретились после завтрака, доставленного в номер. Как я и сказал, наша шайка не лучилась счастьем. У Джимми было дело: ему нужно было получить напечатанные деловые визитки, а также сообразить, каким образом протащить винтовку с глушителем Лона в здание. Эта задача помимо всего прочего вела к приобретению пальто большого размера, которое вдобавок следовало перешить таким образом, чтобы его рукава не свисали сильно ниже кончиков пальцев, как у клоуна. Он хотел ещё раз заглянуть в здание «Дал-Текс», чтобы освежить впечатления, запомнив все лестничные ходы, этажи и последовательность офисов, проверить замки, углядеть пути отхода и места, где можно спрятаться. Хотя, если дело дойдёт до необходимости прятаться, это значило бы что нас уже ловят. В целом он хотел применить свой профессиональный опыт к месту преступления ещё раз, чтобы во время операции не было бы сюрпризов. Я ощущал, что он отправится один потому, что хочет быть один. Джимми всегда был волком-одиночкой, благослови его бог.
Он ушёл, а мы с Лоном решили, что нам стоит взглянуть на площадь Дили. Я вывез его на Мэйн и мы прошлись по будущему пути следования президента, свернув направо на Хьюстон, пройдя по краю площади и затем остановившись на углу Элм и Хьюстон, чтобы хорошенько разглядеть «Дал-Текс» и его большие окна, дающие отменный обзор площади. Затем мы перешли на другую сторону Хьюстон и по слегка изгибающейся Элм подошли к фасаду книгохранилища. Вокруг было немноголюдно, поскольку площадь не притягивала туристов: с чего бы ей вдруг? Тут не было ни красоты, не величия, как в Бостоне или Коннектикуте или в парках Вашингтона DC: ни деревьев с пышной листвой — разве что несколько одиноких вязов, ни блистательных садов, ни прудов с лебедями и утками. Всё банально: зелёный треугольный пустырь, бессмысленно размещённый чёрт знает где, рассечённый тремя улицами и несколько возвышенный к северу, где гражданские отцы в своей бесконечной мудрости устроили на небольшом холме полукружие колонн в стиле псевдоримского Колизея — гротескное и бестолковое в сравнении с классической статью. Это, конечно, Техас, но почему бы им — на милость божью! — не нанять архитектора вместо пьяного брата жены мэра или кто там был ответственный за явление Дили миру? Вся площадь скорее была заброшенным полем, нежели парком или собственно площадью.